"Вчерашние ваши речи я от князя Василья Васильевича слышал: он  говорил  вам
то самое, что и я бы сказал; я,  митрополит,  без  патриарховой  грамоты  на
такое дело дерзнуть  не  смею,  чтоб  приказать  смольнянам  целовать  крест
королю". Голицын прибавил: "А  нам  без  митрополита  такого  великого  дела
делать нельзя". Паны отпустили послов  с  сердцем;  когда  они  выходили  из
комнаты, то папы кричали: "Это не послы, это воры!" Вслед за этим приехал  к
панам Иван Бестужев с какими-то речами от смольнян, но  паны  не  стали  его
слушать и выгнали вон. Когда он был на дворе, то Сапега закричал ему в окно:
"Вы государевой воли не исполняете, грамот боярских не  слушаете:  смотрите,
что с вами будет!" Бестужев оборотился и сказал: "Все мы в божией воле,  что
ему угодно, то и будет; бьем мы челом королю о том, что все люди Московского
государства приговорили  и  излюбили:  нас  бы  королевское  величество  тем
пожаловал, а с Москвою розниться не хотим".
   Между тем Захар Ляпунов и Кирилла Созонов продолжали наговаривать  панам,
что во всем виноваты главные послы, которые дворянам  ничего  не  объявляют.
Паны призвали к себе дворян и сказали им: "Нам известно, что послы с вами ни
о чем не советуются и  даже  скрывают  от  вас  боярские  грамоты".  Дворяне
отвечали: "Это какой-нибудь бездельник,  вор  вам  сказывал,  который  хочет
ссору видеть между вами и послами; поставьте его  с  нами  с  очей  на  очи.
Боярскую грамоту послы нам читали, и мы им сказали, что исполнить ее нельзя,
писана она без патриарха и без совета всей земли".
   Около месяца после того  послов  не  звали  на  съезд.  Голицын  придумал
средство к сделке с королем: уговорить смольнян  впустить  к  себе  в  город
небольшой отряд польского войска, с тем  чтоб  король  не  требовал  от  них
присяги на свое имя и немедленно снял бы осаду.  Дано  было  знать  об  этом
панам, и 27 января 1611 года назначен был  съезд.  Голицын  предложил  панам
впустить в Смоленск человек 50 или  60  поляков;  паны  отвечали:  "Этим  вы
только бесчестите короля; стоит он под Смоленском полтора года, а тут как на
смех впустят 50 человек!" Послы отвечали, что больше  100  человек  впустить
они не согласятся, и тем съезд кончился. Между тем еще 23 января приехал под
Смоленск Иван Никитич Салтыков с новыми боярскими грамотами к  смольнянам  и
послам, подтверждавшими прежние. Смольняне отвечали, что если вперед пришлют
к ним с такими воровскими грамотами, то  они  велят  застрелить  посланного:
есть при короле послы от всего Московского государства, через них и должно с
ним говорить. 29 января сообщена была новая грамота послам, а 30 они позваны
были на съезд к панам, у которых нашли и Салтыкова. Послы объявили, что и на
новой грамоте нет подписи патриарховой и потому им остается одно, продолжать
дело о впуске в Смоленск королевских людей, причем они надеются, что  король
по обещанию своему  не  велит  смольнянам  присягать  на  свое  имя.  Поляки
закричали, что это клевета, что никогда не было и речи о том, чтоб  оставить
присягу на королевское имя. "Вы сами на последнем  съезде  нам  объявили,  -
отвечали послы, - что король свое крестное целование оставил, а велел только
говорить о людях, сколько  их  впустить  в  город,  и  мы  за  то  тогда  же
благодарили короля". "Клевета! Клевета!" - продолжали кричать паны. "Если вы
увидали в нас не правду, -  сказал  Филарет,  -  то  королю  бы  пожаловать,
отпустить нас в Москву, а на наше место велеть выбрать других; мы никогда  и
ни в чем не лгали, что говорим и что от вас слышим, все  помним.  Посольское
дело - что скажется, того  не  переговаривать,  и  бывает  слово  посольское
крепко; а если от своих слов отпираться, то чему вперед верить? И нам вперед
ничего нельзя уже  делать,  если  в  нас  не  правда  объявилась".  Филарету
отвечали не паны, а Салтыков: "Вы, послы, - закричал  он,  -  должны  верить
панам, их милости, они не солгут; огорчать вам панов радных и  приводить  на
гнев великого государя короля непригоже, вы должны беспрекословно  исполнять
волю королевскую по боярскому указу, а  на  патриарха  смотреть  нечего:  он
ведает не государственные, а свои поповские дела; его величеству, стояв  под
таким лукошком два года и не взяв его, прочь отойти стыдно; вы, послы,  сами
должны бы вступиться за честь королевскую и велеть смольнянам целовать крест
королю". Послы отвечали ему, чтоб он вспомнил, с кем  говорит,  что  ему  не
след вмешиваться  в  рассуждения  послов,  выбранных  всем  государством,  и
оскорблять их непригожими словами. Обратясь к панам, Филарет  сказал:  "Если
вам, паны, есть до нас какое дело, то говорите с нами вы,  а  не  позволяйте
вмешиваться в разговор посторонним людям,  с  которыми  мы  слов  терять  не
хотим". Паны велели Салтыкову замолчать и спросили  послов:  "Хотите  ли  вы
наконец делать по боярской грамоте?" Филарет отвечал: "Сами вы  знаете,  что
нам, духовному чину, отец и начальник святейший патриарх, и, кого он  свяжет
словом, того не только царь, сам бог  не  разрешит;  и  мне  без  патриаршей
грамоты о крестном целовании на королевское имя никакими мерами не делывать,
а вы бы на меня в том не досадовали: обещаюсь вам  богом,  что  хотя  мне  и
смерть принять, а без патриаршей грамоты такого великого дела не  делывать".
"Ну так ехать вам к королевичу в Вильну  тотчас  же",  -  закричали  паны  и
отпустили послов.
   1 февраля послы опять были  позваны  к  панам:  прежний  вопрос,  прежний
ответ, прежняя угроза: "Собирайтесь ехать в Вильну". "Нам не наказано  ехать
в Вильну", - говорили послы. "Бояре велят вам туда ехать", -  кричали  паны.
Филарет сказал на это: "Если королевское величество велит нас везти в  Литву
и в Польшу неволею, в том его государская воля; а нам никак нельзя ехать, не
на чем и не с чем: что было, то все проели, да и товарищи  наши  отпущены  в
Москву, и нам делать нечего". 7 февраля опять позвали послов и объявили  им,
что король, милосердуя о смольнянах, жалует их, позволяет присягнуть  одному
королевичу; но, чтоб не оскорбить и королевской чести,  надобно  впустить  в
Смоленск по крайней мере 700 человек; если же послать 100 человек,  то  Шеин
велит их или в тюрьмы посажать,  или  побить.  Послы  отвечали,  что  больше
двухсот человек впустить  они  не  согласны.  На  другой  день  послам  было
объявлено, чтоб они вошли в переговоры с смольнянами о введении в  их  город
королевских людей без определения  числа.  Послы  едва  могли  уговорить  их
впустить 200 человек, ибо смольняне понимали хорошо, что это  первый  шаг  к
овладению их городом, и потому поставили непременным условием,  что  прежде,
чем будут введены поляки в Смоленск, король отступит со всем  своим  войском
за границу и отряд, который войдет в город, не  будет  иметь  здесь  никакой
власти и будет вести себя чинно.  Но  в  совете  королевском  написаны  были
другого рода условия: 1) страже у городских ворот быть пополам королевской и
городской, одним ключам быть у воеводы, а другим -  у  начальника  польского
отряда; 2) король обещает не мстить гражданам за их сопротивление и грубости
и без вины никого  не  ссылать;  3)  когда  смольняне  принесут  повинную  и
исполнят все требуемое, тогда король  снимет  осаду  и  город  останется  за
Московским государством впредь до  дальнейшего  рассуждения;  4)  смольняне,
передавшиеся прежде  королю,  не  подчинены  суду  городскому,  но  ведаются
польским начальством; 5) смольняне  обязаны  заплатить  королю  все  военные
убытки, причиненные их долгим сопротивлением. Но понятно, что  смольняне  не
могли принять этих условий, которые обнаруживали  слишком  ясно  королевские