а государского похода не отговаривать; хотя бы и сам государь наш захотел  в
свое государство идти, то вы должны были ему челом бить, чтоб он прежде ваше
государство успокоил; государь наш, жалея о  государстве  вашем,  сам  хочет
идти  на  вора,  а  вы  этой  государской  милости  не  разумеете  и   поход
отговариваете". Послы отвечали: "Указывать мы его величеству не  можем:  что
хочет, то и делает; но как нам приказано бить челом  от  патриарха,  бояр  и
всех людей Московского государства, так мы и делаем, отговариваем  мы  поход
королевский потому, что государство наше и без того пусто и разорено, и  тем
приход королевича отложится, отчего вся земля придет в  уныние  и  сомнение.
Просим позволения отписать в Москву к патриарху, боярам и ко  всяким  людям,
что вперед делать нам по их приказу, а без того ни  на  что  согласиться  не
можем". Паны отвечали: "Вам и без указу московского, как великим послам, все
делать можно; так сперва потешьте короля, сделайте, чтоб смольняне королю  и
королевичу крест  целовали.  Вы  королевича  называете  своим  государем,  а
короля, отца его, бесчестите: чего  вам  стоит  поклониться  его  величеству
Смоленском, которым он хочет овладеть не для себя, а  для  сына  же  своего.
Король оставит ему после себя не только Смоленск, но и Польшу и Литву, тогда
и Польша, и Литва, и Москва будут все  одно".  "Свидетельствуемся  богом,  -
сказали на это послы, - что у нас об этом ничего в  наказе  не  написано,  и
теперь, и вперед на сейме мы не согласимся, чтоб  нам  каким-нибудь  городом
Польше и Литве поступиться; Московское государство  все  божье  да  государя
нашего королевича Владислава Жигимонтовича; и как он будет на своем  царском
престоле, то во всем будет волен бог да он, государь наш, а без него нам  не
только что говорить, и помыслить об  этом  нельзя".  "Мы  хотим,  -  говорил
Сапега, - чтоб Смоленск целовал крест королю для одной только чести". "Честь
королю, - отвечали послы, - будет большая от всего света и от бога  милость,
если он Московское государство  успокоит,  кровь  христианскую  уймет,  сына
своего посадит на российский престол, и тогда не только Смоленск, но  и  все
Российское государство будет за сыном его". Паны кричали: "Много уже пустого
мы от вас слышим; скажите одно: хотите ли послать  к  смольнянам,  чтоб  они
государю нашему  честь  сделали,  крест  поцеловали?"  "Сами  вы  знаете,  -
отвечали послы, - что наказ наш писан с гетманского согласия, на чем  гетман
крест целовал за короля и за вас, панов; но чтоб королю крест целовать, того
не только в наказе нет, но и в мыслях у всего народа не бывало; как  же  нам
без совету всей земли это сделать?" "Когда так, то Смоленску пришел  конец",
- закричали паны.  Послы  опять  начали  просить,  чтоб  им  позволено  было
переслаться с патриархом и боярами, жаловались, что дворянам, которые с ними
приехали, содержать себя нечем, с голоду помирают, потому что  поместьями  и
вотчинами их владеют литовские ратные люди, что сами  они,  послы,  во  всем
терпят нужду большую, а лошади их все от  бескормицы  пали.  Паны  отвечали:
"Всему этому вы сами причиною: если б вы исполнили королевскую  волю,  то  и
вам, и дворянам вашим было бы всего довольно".
   В это время приехал под Смоленск гетман  Жолкевский  и  30  октября  имел
торжественный въезд в стан, привез сверженного царя Василия и братьев его  и
представил их Сигизмунду; говорят, что когда от Василия требовали,  чтоб  он
поклонился королю, то он отвечал: "Нельзя московскому и всея  Руси  государю
кланяться королю: праведными судьбами божиими приведен я в  плен  не  вашими
руками, но выдан московскими  изменниками,  своими  рабами".  2  ноября  был
шестой съезд в присутствии Жолкевского. Послы начали говорить: "Обрадовались
мы, что гетман Станислав Станиславич приехал: при нем, даст бог, государское
дело станет делаться успешнее, потому что  гетман  о  государском  жалованье
писал в Москву не раз и  всем  людям  Московского  государства  королевичево
жалованье сказывал, за великого государя короля, за все Польское и Литовское
государство  Московскому  государству  крест  целовал,  и   все   люди   его
гетманскому слову поверили. О чем мы прежде били  челом  и  с  вами,  панами
радными, говорили, в ином вы  нам  не  верили,  а  теперь  гетман  Станислав
Станиславич, по своему крестному целованью, станет за нас же говорить".  Лев
Сапега отвечал: "Много раз мы с вами съезжались, но ничего добра не сделали,
мы твердим беспрестанно, чтоб вы королю  честь  сделали,  велели  смольнянам
крест целовать его величеству и сыну его королевичу. Но  вы  отговариваетесь
не дельно, что без согласия московских бояр того сделать  не  можете,  тогда
как вам дана полная мочь говорить и становить обо всем".  Послы  сказали  на
это: "Мы надеялись в тот самый день, как сюда приехали, все  по  гетманскому
договору получить; но и по сие время  ни  одной  статьи  этого  договора  не
исполнено. Ты сам  знаешь,  Станислав  Станиславич!  можем  ли  мы  от  себя
что-нибудь новое затеять: сам ты видел в Москве, как патриарх и бояре о всех
статьях договорных со всеми людьми советовались  и  не  раз  все  им  статьи
читали и, что им казалось противно, объясняли, а об иных статьях посылали их
к тебе; не один патриарх с боярами советовались и приговаривали, но с людьми
всех чинов. Как же можно нам из этих статей что-нибудь без  совета  со  всею
землею переменить? Чтоб Смоленск отдать королю, этого не только  в  статьях,
но и в помине ни у тебя, ни у другого кого не было. Ты не раз  говорил  всем
нам, что как скоро мы приедем к королю,  то  его  величество  тотчас  же  от
Смоленска со всем войском отойдет в Польшу". Гетман долго говорил  с  панами
по-латыни, потом отвечал послам: "Какой я с Московским государством  договор
заключил, то все я делал по указу и воле королевской, и  весь  этот  договор
король соблюдает. Но чтоб его величеству отойти от Смоленска, о том я вам не
говорил, а советовал послать о том с челобитьем; да и как  мне  было  своему
государю приказывать? А где в записи утверждено, чтоб идти мне на вора  и  я
не пошел, в том виноват не я: приговорено было при мне послать с  московским
войском бояр, князя Ивана Михайловича Воротынского, Ивана Никитича  Романова
и окольничего Головина. Я уже отрядил для этого  войско  и  поставил  его  в
Борисове, Можайске, Боровске, но ваши люди к нему в сход  не  пришли.  В  то
время вор сослался тайно с некоторыми московскими людьми: эти люди сысканы и
грамоты воровские в Москве во многих  местах  найдены.  Тогда  бояре,  князь
Федор Иванович Мстиславский с товарищами, приезжали ко мне в стан и просили,
чтоб я со всем войском моим вошел в Москву, и если  я  в  Москву  не  войду,
пойду на вора, то многие бояре, видя в московских людях шатость, в Москве не
останутся, с женами и детьми пойдут за мною, и я потому в Москву и вошел,  а
на вора отпустил Петра Сапегу: чай, он над ним и теперь промышляет. Потом  у
меня с боярами многие статьи переменены против договора,  спросите  об  этом
дворян, Ивана Измайлова с товарищами, которые приехали со мною к королю бить
челом о поместьях: они вам скажут, как со  мною  бояре  в  Москве  делали  и
советовались. По их примеру и вы здесь с панами так же делайте, чтоб было  к
королевской чести и к  вашей  пользе.  Грамота,  что  послана  из  Москвы  в
Смоленск, была у меня, но в ней писано то, что вы  хотели;  а  я  писать  не
приказывал, не заказывал. Знаю я мой договор, чтоб из пушек по Смоленску  не
бить и никакой тесноты не делать, и король этот договор  выполняет.  А  чтоб
смольняне отца с сыном не разделяли и крест целовали обоим, то  вам  надобно
сделать для чести королевской. Если же вы этого смольнянам не прикажете,  то