после таких замыслов нельзя отпустить послов и других поляков  до  тех  пор,
пока  московские  послы  не  возвратятся  из  Польши  с  удовлетворительными
объяснениями. Гонсевский отвечал  на  первое  обвинение,  касательно  записи
Марине, прямо, что  воевода,  убежденный  свидетельством  всего  Московского
государства, решился выдать дочь свою за Димитрия: согласившись же на  брак,
он должен был устроить  как  можно  выгоднее  судьбу  дочери,  почему  вовсе
неудивительно,  если  он  вытребовал  у  царевича  эти  условия,  исполнение
которых, однако, зависело от москвитян. Когда воевода приехал в  Москву,  то
покойный царь советовался  со  всеми  боярами,  какое  содержание  назначить
Марине на случай ее вдовства, и сами бояре дали ей больше,  чем  Новгород  и
Псков, потому что согласились признать ее наследственною государынею  и  еще
до коронации присягнули ей в верности. Но трудно было  Гонсевскому  отвечать
на  обвинение  касательно  стараний  римского   духовенства   распространить
латинство в Московском государстве: неловко и  сбивчиво  опирался  посол  на
праве поляков и литовцев, служивших в  России,  покупать  в  ней  имущества,
иметь свои церкви и совершать в них богослужение по  своему  обряду:  не  об
этом праве говорилось в  письмах  римского  духовенства.  Всего  легче  было
отвечать на обвинения относительно письма королевского: "Вы сами,  -  сказал
Гонсевский, - через послов своих приписали эту честь  королю  и  благодарили
его". Наконец послам, призванным во дворец, решительно объявили, что царь не
отпустит их до возвращения своих послов из Польши. Послы  были  в  отчаянии;
люди их говорили неприличные слова о новом правительстве, за это царь  велел
уменьшить послам корм наполовину. Еще более раздосадованные  послы  вздумали
было уехать насильно, но,  разумеется,  это  им  не  удалось;  когда  пришел
подьячий выговаривать им за это от имени посольского дьяка, то они отвечали:
"Мы здесь живем долгое время, от дурного запаха у нас многие люди померли, а
иные лежат больны, и нам лучше умереть, чем  жить  так;  мы  поедем,  а  кто
станет нас бить, и мы того станем бить. Нам очень досадно, что государь  ваш
нами управляет, положил на нас опалу - не велел корму давать,  мы  подданные
не вашего государя, а королевские, вашему государю непригоже  на  нас  опалу
свою класть и смирять, за такое бесчестье мы все помрем, и, чем нам здесь  с
голоду помереть, лучше убейте нас". Подьячий отвечал: "И так  от  вас  много
крови христианской пролилось,  а  вы  теперь  опять  кровь  затеваете;  сами
видите, сколько народу стоит! Троньтесь  только,  и  вас  тотчас  московским
народом побьют за ваши многие грубости. А корму не велели вам  бояре  давать
за то, что люди ваши говорят  такие  непригожие  слова,  что  и  одно  слово
молвить теперь страшно, да  и  за  то,  что  детей  боярских  бьют".  Послов
содержали в  Москве;  но  Мнишка  с  дочерью  и  родственниками  отослали  в
Ярославль.
   13 нюня 1606 года отправлены были к королю посланники  -  князь  Григорий
Волконский и дьяк Андрей Иванов. Волконскому дали  300  рублей  подмоги,  но
царь велел записать в Посольском приказе, чтобы вперед этой подмоги в пример
не выписывать, потому что князю Григорию дано для бедности. Посланникам  дан
был наказ объяснить в Польше недавние события; успех самозванца  они  должны
были объяснить так: "Одни из русских людей от страха ослабели, а другие - от
прелести, а некоторые и знали прелесть, но злобой  на  царя  Бориса  дышали,
потому что он правил сурово, а не царски". Если паны радные  спросят,  каким
обычаем вор расстрига убит, то отвечать: "Как изо всех  городов  Московского
государства дворяне и всякие служилые люди съехались  в  Москву,  то  царица
Марфа,  великий  государь  наш  Василий  Иванович,  бояре,  дворяне,  всякие
служилые  люди  и  гости  богоотступника  вора  расстригу  Гришку  Отрепьева
обличили всеми его злыми богомерзкими делами, и он сам сказал  пред  великим
государем нашим и пред всем многонародным множеством, что он  прямой  Гришка
Отрепьев, а делал все то, отступя от бога, бесовскими мечтами, и за  те  его
злые  богомерзкие  дела  осудя  истинным  судом,  весь   народ   Московского
государства его убил". Если паны будут указывать на  свидетельство  Афанасия
Власьева, бывшего послом  в  Польше,  то  Волконский  должен  был  отвечать:
"Афанасию  Власьеву  как  было  верить?  Афанасий  -  вор,  разоритель  вере
христианской, тому вору советник, поехал к государю вашему Сигизмунду королю
по его воле, без ведома сенаторей (бояр)".
   Когда посланники переехали границу,  то  пристав  сказал  им,)  что  царь
Димитрий жив и находится у сендомирской воеводши. Послы  отвечали,  что  это
говорить непригоже: сбежал в то время, как убили вора, Михалко  Молчанов,  а
жил он у вора для чернокнижия. И  если  Молчанов  называется  Димитрием,  то
пусть нам его покажут, у него приметы на спине. Как он  за  воровство  и  за
чернокнижество был на пытке, то его кнутом били, и эти кнутные бои можно  на
нем видеть. А если другой вор такой же называется Димитрием,  то  вам  таких
принимать и слушать не надобно, а если он вам годен, то вы  посадите  его  у
себя на королевство, а государю  вашему  в  великое  Российское  государство
посылать и сажать непригоже, хотя  б  был  и  прямой  прирожденный  государь
царевич Димитрий, но если его на  государство  не  похотели,  то  ему  силою
нельзя быть на государстве; а то вор убежал от смерти, называется  царевичем
- и такому верить?" Пристав говорил: "Польские  и  литовские  люди,  которые
приехали из Москвы, сказывают, а слышали они от ваших же, что убит  и  лежал
на пожаре, а подлинно не знают, его ли убили или кого-нибудь другого  в  его
место". Посланники спрашивали у пристава: "Видел ли кто того вора, каков  он
рожеем (лицом) и волосом?" Пристав отвечал, что  он  ростом  не  мал,  лицом
смугл, нос немного покляп, брови черные большие  нависли,  глаза  небольшие,
волосы на голове черные курчеватые, от лба вверх  взглаживает,  усы  черные,
бороду стрижет, на щеке бородавка с волосами,  по-польски  говорит,  грамоте
польской горазд и по-латыни говорить умеет. Посланники сказали на  это,  что
Молчанов такой именно лицом, а прежний вор расстрига был лицом  не  смугл  и
волосом рус. Другой пристав  говорил,  что  при  Димитрии  в  Самборе  князь
Мосальский сам-друг да Заболоцкий, и Заболоцкого Димитрий послал в Северскую
страну уговаривать  севрюков,  чтобы  Шуйскому  не  поддавались  и  что  он,
Димитрий, собравши людей, к ним будет.
   Народ в Литве встречал московских  посланников  дурно:  по  городам  и  в
посадах, и в панских имениях их бесчестили, бранили  непристойными  словами,
называли изменниками, в Минске в их людей бросали камнями и грязью и  хотели
драться,  к  посланникам  на  двор  приходили,  бранили  и  грозили   убить.
Посланники  говорили  приставу,  что  такого   бесчестья   и   тесноты   над
посланниками прежде никогда не бывало; пристав отвечал,  что  у  них  теперь
люди стали самовольны, короля не слушают, и ему их унять нельзя.  В  Кракове
король посланников обедать не  позвал  и  вместо  стола  корму  не  прислал.
Посланники подали королю письменное  объявление,  в  котором  раскрыто  было
происхождение самозванца, его похождения, как он с  польскими  и  литовскими
людьми пришел в Московское  государство,  как  он  потом  призвал  в  Москву
сендомирского воеводу с его приятелями и как они церкви божии и святые иконы
обругали, московским людям польские и  литовские  люди  много  насильства  и
кровопролития учинили, великих людей жен бесчестили, из  возков  вырывали  и