Архангельского собора, слышали, как в соборе были  голоса,  говор,  смех,  а
потом плач, собор осветился, и один толстый голос заглушил  другие,  говорил
за упокой беспрестанно. Желая действовать на  успокоение  народа,  оживление
его нравственных сил средствами нравственными, религиозными, Шуйский в то же
время  хотел  прекратить  сопротивление  другими   средствами.   Он   принял
предложение немца Фидлера отравить Болотникова  в  Калуге.  Фидлер  обязался
такою клятвою: "Во имя пресвятой и преславной троицы я даю сию клятву в том,
что хочу изгубить ядом Ивана Болотникова; если же обману моего государя,  то
да лишит меня господь навсегда участия в  небесном  блаженстве;  да  отрешит
меня навеки Иисус Христос, да не будет подкреплять душу  мою  благодать  св.
духа, да покинут меня все ангелы, да овладеет телом и душою моею  дьявол.  Я
сдержу свое слово и этим ядом погублю Ивана  Болотникова,  уповая  на  божию
помощь и св. евангелие". Царь дал Фидлеру лошадь  и  100  рублей,  обещая  в
случае успеха дела 100 душ крестьян и 300 рублей  ежегодного  жалованья.  Но
Фидлер, приехав в Калугу, открыл все Болотникову и отдал ему самый яд.
   Положение Болотникова с товарищами было,  однако,  очень  затруднительно:
долгое неявление провозглашенного Димитрия отнимало дух у добросовестных его
приверженцев; тщетно Шаховской умолял Молчанова явиться в Путивль под именем
Димитрия: тот не соглашался. В такой крайности Шаховской послал звать к себе
козацкого самозванца Петра, который, узнав о гибели  Лжедимитрия,  поворотил
было назад в степи. Царевич Петр явился на  зов:  замучив  несколько  верных
Шуйскому воевод,  обесчестив  дочь  убитого  им  князя  Бахтеярова,  получив
подкрепление из Запорожья, он двинулся вместе с Шаховским к Туле. Узнавши об
этом движении и  подкрепленный  одним  из  отрядов  самозванца,  Телятевский
выступил из Тулы к Калуге на помощь к  Болотникову  и  поразил  при  Пчельне
царское войско, высланное против него Мстиславским из-под Калуги.  Весть  об
этом поражении навела ужас на рать Мстиславского, и она  поспешно  отступила
от Калуги, причем 15000 человек перешли на сторону  Болотникова;  последний,
пользуясь этим, оставил Калугу  и  соединился  в  Туле  с  Лжепетром,  чтобы
действовать  отсюда  соединенными  силами.   Тогда   Шуйский   принял   меры
решительные: разосланы были строгие  приказы  собираться  отовсюду  служилым
людям, монастырские и церковные отчины должны были также выставить ратников,
и, таким образом, собралось до 100000 человек,  которыми  царь  решился  сам
предводительствовать. 21 мая Шуйский выступил на свое государево  и  земское
великое дело, как сказано в грамотах  патриарха,  призывавшего  молиться  об
успехе похода; скоро получены были другие грамоты от патриарха, в которых он
уже призывал петь благодарственные  молебны  за  победу  царских  войск  над
мятежниками при реке Восме: целый день бились с ожесточением и царские полки
уже начали колебаться; но тут воеводы, князь Андрей Голицын  и  князь  Борис
Лыков, ездя по полкам, начали говорить ратным людям со  слезами:  "Куда  нам
бежать? Лучше нам здесь помереть друг за друга единодушно всем!" Ратные люди
отвечали: "Надобно вам начинать, а нам помирать  за  вами".  Царские  войска
одержали победу: князь  Телятевский,  предводитель  лжедимитриевских  войск,
ушел с немногими людьми; но по другим известиям, князь Телятевский во  время
самого сражения с 4000 войска перешел на сторону Шуйского и тем решил дело в
пользу последнего.
   Шуйский хотел воспользоваться победою и  докончить  дело;  он  сам  лично
осадил Тулу, куда скрылись Шаховской, Телятевский (?), Болотников и Лжепетр.
Осажденные два раза отправляли гонца в Польшу, к друзьям  Мнишка,  чтобы  те
постарались немедленно выслать какого-нибудь Лжедимитрия, в отчаянии  писали
к ним: "От границы до Москвы все наше, придите и возьмите,  только  избавьте
нас от Шуйского". Наконец самозванец отыскался;  что  это  был  за  человек,
никто не мог ничего сказать наверное; ходили разные  слухи:  одни  говорили,
что это был попов сын, Матвей Веревкин, родом из Северской страны; другие  -
что попович Дмитрий  из  Москвы,  от  церкви  Знаменья  на  Арбате,  которую
построил князь Василий Мосальский, иные разглашали, что это  был  сын  князя
Курбского, иные - царский дьяк, иные - школьный учитель, по имени  Иван,  из
города Сокола, иные - жид, иные  -  сын  стародубского  служилого  человека.
Подробнее других источников говорит о нем одна белорусская  летопись:  "Того
же року 1607 месяца мая после самое суботы и шол со Шклова  из  Могилева  на
Попову Гору якийсь Дмитр Иванович, менил себе  быти  царем  московским.  Тот
Дмитр Нагий был на первей у попа,  Шкловского  именем,  дети  грамоте  учил,
школу держал, также у священника Федора Сазоновича Никольского у  села  дети
учил, а сам оный Дмитр Нагий имел господу  у  Могилеве  у  Терешка,  который
проскуры заведал при церкви св. Николы, и прихаживал до того Терешка час  не
малый, каждому забегаючи, послугуючи, и имел на себе плохой кожух бараний, в
лете в том ходил". Верно только то, что этот второй Лжедимитрий вовсе не был
похож наружностию на  первого  и  что  был  человек  грамотный,  начетчик  в
священном писании; последнее обстоятельство и заставляло  догадываться,  что
он был из духовного звания;  так,  летописец  говорит:  "Все  воры,  которые
назывались царским  именем,  известны  были  многим  людям,  откуда  который
взялся; но этого вора, который назвался расстригиным именем, отнюдь никто не
знал, не ведомо, откуда взялся;  многие  догадывались,  что  он  был  не  из
служилых людей, думали, что он или попов сын, или церковный  дьячок,  потому
что знал  весь  круг  церковный".  Что  же  касается  до  его  нравственного
характера, то уже можно догадаться,  каков  мог  быть  человек,  сознательно
принявший на себя роль самозванца, и потому мы не имеем  права  предполагать
сильное   преувеличение   в   тех   известиях   чужеземных,   следовательно,
беспристрастных, которые называют его безбожным, грубым, жестоким, коварным,
развратным, составленным из преступлений всякого  рода,  недостойным  носить
имя даже и ложного государя. Мы должны прибавить только, что, как  видно  из
его поступков, это был человек,  умевший  освоиться  с  своим  положением  и
пользоваться обстоятельствами.
   Человек, знаменитый в нашей  истории  под  именем  Тушинского  вора,  или
просто вора, вора по преимуществу, показался впервые в белорусском  местечке
Пропойске, где был схвачен как лазутчик и посажен в тюрьму. Здесь он объявил
о себе, что он Андрей Андреевич Нагой, родственник убитого  на  Москве  царя
Димитрия, скрывается от Шуйского, и просил, чтобы его отослали  в  Стародуб.
Рагоза,  урядник  чечерский,  с  согласия  пана  своего  Зеновича,  старосты
чечерского, отправил его в Попову Гору,  откуда  он  пробрался  в  Стародуб.
Прожив недолго в Стародубе, мнимый Нагой  послал  товарища  своего,  который
назывался московским подьячим  Александром  Рукиным,  по  северским  городам
разглашать, что царь Димитрий жив и находится в Стародубе. В Путивле  жители
обратили внимание на речи Рукина и послали с ним несколько детей боярских  в
Стародуб, чтобы показал им царя Димитрия, причем пригрозили ему пыткою, если
солжет. Рукин указал на Нагого; тот сначала стал запираться,  что  не  знает
ничего о царе Димитрии, но когда стародубцы пригрозили и ему пыткою и хотели
уже его брать, то он схватил палку и закричал: "Ах вы б... дети, еще вы меня
не знаете: я государь!" Стародубцы упали ему в ноги и закричали:  "Виноваты,
государь, перед тобою".