безименникам ворам велят гостей и всех торговых людей  побивать,  именье  их
грабить, призывают их, воров, к себе, хотят им давать боярство,  воеводство,
окольничество и дьячество". Рязанские и тульские дворяне  и  дети  боярские,
дружины Ляпунова и Сунбулова, соединившись с Болотниковым, увидав, с  кем  у
них общее дело, из двух, по их мнению, зол решились выбрать меньшее,  т.  е.
снова служить Шуйскому; они явились с повинною в Москву, к царю Василию, без
сомнения  уверенные  прежде  в  прощении  и  милости,  ибо  наказать  первых
раскаявшихся изменников значило заставить  всех  других  биться  отчаянно  и
таким образом продлить и усилить страшное междоусобие;  Ляпунов  и  Сунбулов
явились первые, и Ляпунов получил сан  думного  дворянина.  В  то  же  время
счастливый для Шуйского оборот дела произошел на северо-западе: если на юге,
увлеченные примером  энергических  людей  -  Ляпунова,  Сунбулова,  Пашкова,
жители  бросились  на  сторону  самозванца,  то  в  Твери  произошло  иначе:
архиепископом здесь был в это время Феоктист, человек,  как  видно,  сильный
духом, способный стать в  челе  народонаселения;  когда  толпа  приверженцев
самозванца  показалась  в  Тверском  уезде,  Феоктист  собрал   духовенство,
приказных людей, своих детей боярских, торговых и посадских людей и  укрепил
их в верности к Шуйскому, так что лжедимитриевцы были встречены с оружием  в
руках и побиты. Другие  города  Тверской  области,  присягнувшие  самозванцу
вследствие упадка духа и нерешительности, последовали тотчас примеру  Твери,
и служилые люди их отправились под Москву помогать Шуйскому.  Также  сильное
усердие к нему показали жители Смоленска; смольнянам, говорят  современники,
поляки и литва были враждебны, искони вечные неприятели,  жили  смольняне  с
ними близко и бои с ними бывали частые: поэтому  смольняне  не  могли  ждать
хорошего от царя, который был другом поляков и за помощь, ему оказанную, мог
уступить Смоленск Польше. Как скоро узнали в Смоленске, что из Польши  готов
явиться царь, ложный или истинный, новый или старый - все равно,  ибо  никто
ничего не знал подлинно, то немедленно служилые люди собрались и  пошли  под
Москву, выбравши себе в старшие Григория  Полтева,  на  дороге  очистили  от
лжедимитриевцев Дорогобуж и Вязьму. Дорогобужские,  вяземские  и  серпейские
служилые люди соединились с смольнянами и вместе пришли в Можайск 15 ноября,
куда пришел также воевода Колычев, успевший очистить от воров Волоколамск.
   Шуйский  ободрился;  он  послал  уговаривать   Болотникова   отстать   от
самозванца, но люди, из которых состояло войско Болотникова,  бились  не  за
самозванца, а за возможность жить  на  счет  государства,  от  примирения  с
которым они  не  могли  ожидать  для  себя  никакой  выгоды;  Болотников  не
прельстился обещанием царя дать ему знатный чин и отвечал: "Я дал душу  свою
Димитрию и сдержу клятву, буду  в  Москве  не  изменником,  а  победителем".
Надобно было решить дело оружием: молодой воевода, князь Михайла  Васильевич
Скопин-Шуйский, свел полки у Данилова  монастыря  и  1  декабря,  дождавшись
прихода смольнян, пошел к Коломенскому; Болотников вышел к нему навстречу  и
сразился у деревни Котлов: холопи и козаки бились отчаянно, но Истома Пашков
с  дворянами  и  детьми  боярскими  передался  на  сторону  царя;   причиною
отступления Пашкова полагают  то,  что  Болотников  не  хотел  уступить  ему
первенства, а  Пашков  не  хотел  быть  ниже  холопа.  Болотников,  потерпев
поражение, засел в своем укрепленном Коломенском стане; три дня воеводы били
из пушек по острогу и не могли разбить,  наконец  сделали  ядра  огненные  и
зажгли острог. Тогда Болотников побежал к Серпухову, собрал мир  и  спросил,
есть ли у них столько съестных припасов, чтоб могли целый год  прокормить  и
себя и войско? Если есть, то он останется у  них  и  будет  дожидаться  царя
Димитрия; если же нет, то уйдет. Серпуховичи отвечали,  то  им  нечем  будет
целый год и себя прокормить, не только что войско.  Тогда  Болотников  пошел
дальше и засел в Калуге, жители которой объявили, что  могут  содержать  его
войско в продолжение  года;  некоторые  из  его  козаков  засели  в  деревне
Заборье, но принуждены были сдаться царским воеводам: Шуйский велел их взять
в Москву, поставить по дворам, кормить и ничем не трогать, но  тех,  которые
были пойманы на бою, велел посажать в воду; если в это число  были  включены
те, которых взяли при Котлах, то их было немало, ибо летописец говорит,  что
им не находили места в тюрьмах московских.
   Шуйский не  терял  времени  для  наступательного  движения:  пять  воевод
двинулись на юг для осады городов, верных самозванцу;  брат  царский,  князь
Иван Иванович Шуйский, осадил Калугу, несколько  раз  приступал  к  ней,  но
ничего не сделал; царь послал к  Калуге  последнее  войско  под  начальством
первого боярина, князя Мстиславского, Скопина-Шуйского и  князя  Татева,  но
Болотников отбил приступы и этих воевод.  Также  неудачны  были  приступы  к
Веневу и Туле; но боярин Иван Никитич Романов и князь Мезецкий разбили князя
Василия Рубца-Мосальского, приближавшегося к Калуге на  помощь  Болотникову;
сам воевода, князь Мосальский, был убит, и ратные люди его сели на пороховые
бочки и взорвали сами себя на воздух. Порадовали Шуиского и вести с востока:
там Арзамас был взят; Нижний  освобожден  от  осады;  на  жителей  Свияжска,
присягнувших  Лжедимитрию,  казанский  митрополит  Ефрем  наложил  церковное
запрещение, и они принесли повинную Шуйскому.
   Так начался 1607 год. Несмотря на успехи в разных местах,  дело  Шуйского
было далеко не в благоприятном положении, ибо юг упорно стоял за самозванца.
Материальные средства не помогли, захотели употребить  нравственные.  Еще  в
1606 году, принужденный бороться с тенью Лжедимитрия,  Шуйский  счел  нужным
оправить царя Бориса и семейство его, погибшее жертвою  самозванца:  с  этою
целию он велел вынуть гробы Годуновых из Варсонофиевского монастыря;  Ксения
(Ольга) Борисовна провожала гробы родных своих и, по обычаю, громко вопила о
своих несчастиях. В начале 1607 года  придумали  другую  церемонию,  которая
должна была произвести сильнейшее впечатление. 3  февраля  великий  государь
велел быть у себя патриарху  Гермогену  с  лучшим  духовенством  для  своего
государева и земского  дела  и  приговорил  послать  в  Старицу  за  прежним
патриархом Иовом,  чтоб  он  приехал  в  Москву,  простил  и  разрешил  всех
православных христиан в их  клятвопреступлении.  В  Старицу  с  приглашением
отправился крутицкий митрополит Пафнутий и повез Иову грамоту от  Гермогена:
"Государю отцу нашему, святейшему  Иову  патриарху,  сын  твой  и  богомолец
Гермоген,  патриарх  московский  и  всея  Руси,  бога  молю  и  челом   бью.
Благородный и благоверный, благочестивый и  христолюбивый  великий  государь
царь и великий князь Василий Иванович, всея Руси  самодержец,  советовавшись
со мною и со всем освященным собором, с боярами, окольничими,  дворянами,  с
приказными людьми и со всем своим царским синклитом,  с  гостями,  торговыми
людьми и со всеми православными христианами паствы твоей, послал молить твое
святительство, чтоб ты учинил подвиг и ехал в царствующий  град  Москву  для
его государева и земского великого дела; да  и  мы  молим  с  усердием  твое
святительство и колено преклоняем, сподоби нас видеть благолепное лице  твое
и слышать пресладкий голос твой".
   14 февраля Иов приехал в Москву  в  царской  каптане  (карете),  подбитой
соболями, и остановился на Троицком  подворье.  16  числа  два  патриарха  с
архиереями  сочинили  следующую  грамоту:  "Царь  Иван  Васильевич   повелел