Арсиноя  то  хлопала  в  ладоши, то приказывала подать себе зеркало и с
детской  непринужденностью  выражала  свое  удовольствие,  любуясь не только
своими дорогими нарядами, но и собственной, самое ее изумляющей красотой.
     Портниха  восхищалась,  гордилась,  радовалась  вместе с нею и не могла
удержаться,  чтобы  не  запечатлеть  поцелуй  на  белой, красиво округленной
шейке прелестной девушки.
     "Если  бы  Поллукс  мог  видеть  меня  такой! - думала Арсиноя. - Может
быть,  после  представления мне удастся показаться и Селене в моем наряде, и
тогда  она,  конечно, примирится с моим участием в этом зрелище. Иметь такой
красивый вид - это все-таки большая радость!"
     Во  время ее одевания все дети окружили ее и громко кричали от восторга
каждый   раз,   когда   на  сестру  надевали  какую-нибудь  новую  часть  ее
царственного убранства.
     Слепой  Гелиос  попросил  у  нее  позволения  потрогать  ее  платье,  и
Арсиноя,  убедившись,  что  его  ручонки  чисты,  провела ими по глянцевитой
шелковой материи.
     Теперь  она  была  настолько  готова, что можно было позвать портного и
отца.
     Она  чувствовала  себя  очень  счастливой.  Выпрямившись, как настоящая
царская  дочь, но с боязливо трепещущим сердцем, как бедная девушка, которой
предстоит  показать тысячам устремленных на нее глаз свою скрытую до сих пор
красоту,  выхоленную  в  родительском  доме,  она пошла в жилую комнату; но,
протянув  руку  к  ручке  двери,  она  тотчас же отняла ее, так как услышала
голоса нескольких мужчин, которые, должно быть, только что вошли к ее отцу.
     - Подожди  еще  немножко,  к нам кто-то пришел, - сказала она шедшей за
нею  помощнице  портного  и  приложила  ухо  к  двери,  чтобы прислушаться к
голосам.
     Сначала  она  не поняла ничего из того, что слышала; но конец странного
разговора  в  комнате был так ужасно понятен, что она не могла бы забыть его
до конца дней.
     Отец  Арсинои  заказал  Софиллу два новых платья для нее, согласился на
цены  портного и обещал ему скорую уплату. В это время в квартиру смотрителя
дворца  вошел  Мастор  и  объявил  Керавну,  что  его  господин  и  продавец
художественных произведений Габиний из Никеи желает с ним говорить.
     - Твой  господин  может войти, - отвечал гордо Керавн. - Я полагаю, что
его  мучит  несправедливость,  которую  он  совершил  в  отношении  меня; но
Габиний не переступит этого порога, так как он мошенник.
     - Будет  хорошо,  если  ты  попросишь  вон  того человека оставить тебя
теперь, - продолжал раб, указывая на портного.
     - Кто  приходит  ко  мне,  -  надменно  отвечал  Керавн,  -  тот должен
примириться  с  тем,  что он может встретить у меня каждого, кому я позволяю
входить в мой дом.
     - Нет,  нет,  -  настойчиво  убеждал  раб, - мой господин - особа более
важная, чем ты думаешь. Попроси этого человека уйти.
     - Я  уже знаю, знаю это, - возразил Керавн, улыбаясь. - Твой господин -
знакомый  императора.  Вот  мы  и  увидим,  кому  из нас двоих окажет Адриан
предпочтение   после   представления,   которое   мы   устраиваем.  У  этого
превосходного  портного  есть  дело, и он останется у меня. Сядь там в углу,
друг мой.
     - Портной!  -  вскричал  Мастор  в  ужасе.  -  Говорю  тебе,  он должен
удалиться.
     - Должен?  -  спросил Керавн с гневом. - Раб осмеливается распоряжаться
в моем доме? Мы еще посмотрим.
     - Я  ухожу,  -  прервал  Керавна  благоразумный ремесленник. - Здесь не
должно происходить спора из-за меня. Через четверть часа я приду опять.
     - Ты  останешься, - приказал Керавн. - Дерзкий римлянин воображает, что
Лохиада принадлежит ему, но я ему покажу, кто здесь господин.
     Мастор,  однако,  не  смутился  от  этих  слов,  высказанных повышенным
голосом.  Он  схватил  портного за руку, повел его за собой вон из комнаты и
прошептал ему:
     - Иди за мной, если хочешь избежать неприятностей.
     Оба  удалились,  и  Керавн не задерживал портного, так как ему пришло в
голову, что присутствие ремесленника принесло бы ему мало чести.
     Он   вздумал   показать  себя  надменному  архитектору  во  всем  своем
достоинстве  и  сообразил,  что  было бы неблагоразумно без нужды раздражать
этого страшного бородатого человека с большой собакой.
     Взволнованный  и  не  свободный  от  опасений,  он  начал ходить взад и
вперед  по  комнате. Чтобы ободрить себя, он быстро наполнил стакан вином из
стоявшей  на  столе  кружки,  осушил  его,  наполнил  снова, выпил опять, не
разбавляя  вина  водой,  и затем, с раскрасневшимися щеками и скрестив руки,
стал ожидать своего противника.
     Император вошел в комнату вместе с Габинием.
     Керавн  ждал  его  приветствия, но Адриан не сказал ни слова, бросил на
него  полный  презрения  взгляд  и  прошел  мимо,  не обращая больше на него
никакого   внимания,   как  будто  перед  ним  был  столб  или  какая-нибудь
бесполезная утварь.
     Кровь  ударила  в  голову  смотрителя, и он целую минуту напрасно искал
слов, чтобы выразить свое негодование.
     Габиний  обращал  на Керавна так же мало внимания, как и Адриан. Он шел
впереди  императора и остановился перед мозаикой, за которую предлагал такую
большую  сумму  и  из-за  которой  он несколько дней тому назад был довольно
грубо выпровожен смотрителем, и сказал:
     - Прошу тебя посмотреть на это образцовое произведение.
     Император  посмотрел  на пол, но едва он начал углубляться в созерцание
картины,  величие  красоты  которой  умел  оценить  вполне,  как позади него
раздались произнесенные с усилием и хриплым голосом слова Керавна:
     - В  Александрии  здороваются с людьми, к которым... к которым приходят
в гости.
     Адриан  лишь наполовину повернул голову к говорившему и сказал как бы в
пространство с глубоким обидным презрением:
     - В  Риме  тоже  здороваются  с честными людьми. - Затем он опять начал
рассматривать   мозаику   и  сказал:  -  Великолепно,  превосходно!  Ценное,
неоценимое произведение!
     Глаза  смотрителя  выступили  из  своих  впадин  при ответе императора.
Красный  как  вишня,  с  бледными  губами,  он  подошел ближе к Адриану и, с
трудом переведя дух, спросил:
     - Что значит... что могут значить твои слова?
     На  этот  раз  Адриан  быстро  и  окончательно  повернулся к смотрителю
дворца.  В  его  глазах горело то уничтожающее пламя, выносить которое могли
только немногие, и его густой голос загремел в комнате, когда он вскричал: