- У   меня   просить   нечего,  кончай  потеху,  -  хмуро  бросил
Болотников.
     - Не торопись,  на тот свет поспеешь...  Есть чего, Ивашка. Богат
ты, зело богат, сам того не ведаешь. Но жизнь еще дороже.
     - О чем ты?
     - Дурнем прикидываешься аль взаправду не ведаешь?  - Мамон подсел
к  Болотникову,  глаза  его  стали  пытливыми,  острыми.  - А вот ваш,
Пахомка Аверьянов, о ларце мне сказывал.
     - О ларце?
     - О ларце,  паря.  А в нем две грамотки...  Припомнил?  Тебе ж их
Пахомка показывал.
     Болотников насторожился:  выходит,  Мамон  все  еще  не  забыл  о
потайном ларце. Неужели он вновь пытал Пахома?
     - Так припомнил?
     - Сказки, Мамон. Ни грамот, ни ларца в глаза не видел.
     - Да ну?.. И не слышал?
     - Не слышал.
     - Лукавишь,  паря,  а зря.  Ведаешь ты о ларце,  по зенкам  вижу.
Нешто кой-то ларец башки дороже? Чудно... Ты поведай, и я тебя отпущу.
Не веришь? Вот те крест. Хошь перед иконой?
     - Брось,  Мамон,  не  корчь  святого.  Не богу - дьяволу служишь,
давно ему душу продал.
     Мамон поднялся  и  ударил  Болотникова  в лицо.  Иванка стукнулся
головой о стену, в глазах его помутнело.
     - Припомнил, собака?
     - Сам собака.
     Мамон вновь ударил Болотникова.
     - Припомнишь, Ивашка. Как огнем зачну палить, все припомнишь. Мой
будет ларец.
     Откинул крюк, распахнул дверь.
     - Ермила, отведи парня в яму!
     Одноух недовольно глянул на атамана.
     - Пора бы и на плаху, Багрей. Чего тянешь?
     - Утром буду казнить.
     Ермила позвал   лихих,   те  отвели  Иванку  за  атаманову  избу,
столкнули в яму с водой.
     - Прими христову купель!

     Сгущались сумерки.   Лес  -  темный,  мохнатый  -  тесно  огрудил
разбойный стан,  уныло гудел, сыпал хвоей, захлебывался дождем. Прошел
час,  другой.  Караульный,  сутулясь, подошел к яме, ткнул рогатиной о
решетку.
     - Эгей, сын боярский!
     Иванка шевельнулся, отозвался хрипло:
     - Чего тебе?
     - Не сдох? Поди, худо без одежи, а?
     Голос караульного  ленив и скучен.  Иванка промолчал.  Караульный
сморкнул, вытер пальцы о штаны.
     - Один черт помирать. Ты бы помолился за упокой, а?
     Иванка вновь смолчал.  Босые ноги стыли в  воде,  все  тело  била
мелкая дрожь.
     - Чей хоть родом-то, человече? За кого свечку ставить?
     Но ответа так и не дождался.
     Мамон лежал на лавке.  Скользнул рукой  по  стене,  наткнулся  на
холодную рукоять меча в золотых ножнах.
     "Князя Телятевского...  Горюет,  поди,  Андрей   Андреич.   Царев
подарок".
     Вспомнил гордое лицо Телятевского, ухмыльнулся.
     "Не довелось тебе,  князь, надо мной потешиться. Ушел твой верный
страж, далече ушел. Теперь ищи-свищи".
     Еще прошлым   летом   Мамон   жил   в  Богородском.  После  бунта
Телятевский  спешно  прискакал  в  вотчину  с  оружной  челядью.   Был
разгневан,   смутьянов  повелел  сечь  нещадно  батогами.  Всю  неделю
челядинцы с приказчиком рыскали по избам, искали жито.
     - Худо   княжье   добро   стережешь,   Мамон.  Разорил  ты  меня,
пятидесятник.  Ежели  хлеб  пропадет,  быть  тебе  битым.  Батогов  не
пожалею, - серчал Телятевский.
     Но хлеб  как  сквозь  землю   провалился.   Телятевский   повелел
растянуть Мамона на козле. Тот зло сверкнул глазами.
     - Не срами перед холопами, князь. Служил тебе верой и правдой.
     - Вон твоя служба,  - Телятевский показал рукой на пустые амбары.
- Вяжите его!
     - Дружинник  все  же...  По  вольной  к тебе пришел,  - заметался
Мамон. (Дружинник - в конце XVI в. князья не имели собственных дружин,
однако по-прежнему держали возле себя вооруженных холопов, челядинцев,
поэтому термин "дружинник" в описываемый период еще широко бытовал  на
Руси.)
     - Ничего, не велик родом. Приступайте!
     Привязали к  скамье,  оголили  спину.  Били долго,  кровеня белое
тело.  Мамон стонал,  скрипел зубами,  а затем  впал  в  беспамятство.
Очнулся,  когда  окатили  водой.  Подле стоял ближний княжий челядинец
Якушка, скалил зубы:
     - Однако слаб ты, Мамон Ерофеич. И всего-то батогом погрели.
     - Глумишься?  Ну-ну,  припомню твое радение,  век  не  забуду,  -
набычась, выдавил Мамон.
     Несколько дней отлеживался в своей избе,  пока ее  позвал  княжий
тиун Ферапонт.
     - Князь Андрей  Андреич  отбыл  в  Москву.  Повелел  тебе  крепко
оберегать хоромы. Ты уж порадей, милок.
     - Порадею,  Ферапонт Захарыч,  порадею.  Глаз не спущу.  Ноне сам
буду   в   хоромах   ночевать,   как  бы  мужики  петуха  не  пустили.
Недовольствует народишко.
     - Сохрани господь, милок... А ты ночуй, и мне покойней.
     Тиун был тих и набожен,  он вскоре удалился в молельную,  а Мамон
прошелся  по княжьим покоям.  Полы и лавки устланы заморскими коврами,
потолки и стены обиты красным сукном, расписаны травами. В поставцах -
золотые  и  серебряные  яндовы  и кубки,  чаши и чарки.  В опочивальне
князя,  над ложницей,  вся стена увешана мечами и саблями, пистолями и
самопалами, бердышами и секирами. А в красном углу, на киоте, сверкали
золотом оклады икон в дорогих каменьях.