- Проклятое наше дело, - угрюмо проронил один из возниц.
     - Худое,  братцы,  - поддакнул Егор.  - Я с теми  подводами  тоже
ходил. Впервой на Москву послали. Приехал в Белокаменну - рот разинул.
Кремль, терема, соборы. Сроду такой красы не видел. А вспять из царева
града ехал - кровушкой исходил,  пластом на телеге лежал. Едва ноги не
протянул. И не один я. Всех батогами пожаловали. Вот так-то, ребята!
     Поднялись на  зорьке.  Васюта тронул старика за плечо,  но тот не
шелохнулся.  Прислонился  ухом  к   груди,   она   была   холодной   и
безжизненной. Широко перекрестился.
     - Преставился наш дед. Надо могилу рыть.
     - Батюшку бы сюды. Грешно без отходной, - молвил Егор.
     Мужик из Угодич кивнул на Васюту.
     - В попы его отрядили. За благословением к патриарху едет.
     - Вона как,  - протянул Егор.  - Так проводи упокойника,  христов
человек.
     - Не доводилось мне. Канон у белогостицких монахов постиг, но сам
не погребал, да и нельзя без духовного сана, - растерялся Васюта.
     - Ничего,  перед богом зачтется.  Ты тут молись,  а  мы  домовину
пойдем ладить.
     Мужики вышли из избы,  и Васюта остался один с покойником. Боязни
не было,  но молитвы почему-то вдруг забылись, и не сразу он припомнил
нужный канон,  где просил у господа простить земные грехи  раба  божия
Ипатия и упокоить его в вечных обителях со святыми.
     Похоронив старца,  тронулись дальше.  И вновь обступили  дремучие
леса;  однако  до  Переяславля  ехали  спокойно - ни с одной разбойной
ватагой не встретились -  и  все  же  в  верстах  тридцати  от  Москвы
пришлось взяться за топоры.
     Налетели скоморохи - хмельные,  шумные,  дерзкие; обступили обоз,
оглушили  бубнами,  рожками  и  волынками.  Вожак,  рыжекудрый детина,
вспрыгнул на переднюю подводу.
     - Что везем, бородачи? Кажи товар красный, наряжай люд сермяжный!
     - Людишки мы малые,  шли бы себе,  - зажав в  руке  топор,  хмуро
бросил большак.
     Детина шмякнул дубиной по чану.
     - Зелено винцо, ребятушки! Гулять будем!
     - Не тронь. Рыбу везем.
     - Ай, врешь. Глянем, ребятушки!
     Вышиб днище, запустил пятерню в чан и тотчас отдернул руку.
     - Винцо ли, Сергуня?
     - Стрекава,  веселые.  Ой,  жалит!  Кинь  рукавицу.  (Стрекава  -
крапива.)
     Хохотнул, выбросил стрекаву наземь, швырнул ватаге рыбину.
     - Не соврал, борода. Худой товар, ребятушки. Оброк везете?
     - Оброк,  паря.  Не вели рушить,  батогами  запорют.  Тяглецы  мы
царевы.
     - Так бы  и  сказывал,  -  улыбнулся  Сергуня.  -  Мы-то  думали,
купчишки  прут.  Езжай  с  богом,  подневольных  не  трогаем.  В путь,
веселые!
     Ватага быстро  снялась,  будто  ее и не было,  а большак поднял с
земли выбитое днище, заворчал незлобливо:
     - Вот народ. Шастают по дорогам, прокудники.
     Укрыл чан и вновь повел обоз вдоль глухого, дремучего бора.
     К Сретенским воротам Скородома подъехали в полдень.  С высокой, в
два копья,  башни на обозников, позевывая, глянул караульный стрелец в
красном кафтане.  (Скородом - деревянный город, выстроенный в Москве в
1591 г.)
     - Что за люд?
     - С Ростова,  служилый.  Оброк на царев двор  везем.  Отворяй!  -
крикнул большак.
     - Чего шумишь?  Экой торопыга. Десятника нету, а без него впущать
не велено. Жди.
     Большак зло крутнул головой и потянулся за  пазуху.  Заворчал:  -
Лихоимцы. Кой раз езжу и все деньгу вымогают. Ну, Москва-матушка...
     Васюта распрощался с обозниками на Никольской улице Китай-города.
     - Спасибо за сопутье,  мужики.  Дай вам бог удачи. Может, когда и
свидимся.
     - И  ты,  смотри,  не плошай,  - хлопнул его по плечу большак.  -
Будешь у владыки,  помолись за нас. Авось и упремудрит господь на путь
добрый.
     Мужики поехали к Красной площади, а Васюта неторопливо зашагал по
Никольской.  Улица шумная, нарядная. Васюта загляделся было на высокие
боярские терема с узорными башнями и шатровыми навесами, но тотчас его
сильно двинули в бок.
     - Посторони, раззява!
     Мимо проскочил  чернявый  коробейник  в кумачовой рубахе.  Васюта
погрозил вслед кулаком,  но тут его цепко ухватили за полу  кафтана  и
потянули  к  лавке.  Торговый  сиделец в суконном кафтане сунул в руки
бараньи сапоги.
     - Бери, парень. Задарма отдам.
     Васюта замотал головой и хотел было ступить в толпу,  но  сиделец
держал крепко, не выпускал.
     - Нешто по Москве в лаптях ходят? И всего-то восемь алтын.
     Васюта глянул на свои чуни из пеньковых очесов и махнул рукой.
     "Срамно в лаптях к патриарху.  Старцы на одежу денег  не  жалели,
велели казисто одеться", - подумал он, разматывая онучи.
     Сапоги оказались в  самую  пору,  а  чуни  он  сунул  в  котомку:
сгодятся на обратный путь. Сиделец подтолкнул его в спину.
     - Гуляй боярином... Налетай, православныя! Сапоги белыя, красныя,
сафьянны-я-я!
     Толпа оттеснила  Васюту  к  деревянному   рундуку,   за   которым
возвышался  дебелый  купчина,  зазывая посадский люд к мехам бобровым.
Обок с Васютой очутился скудорослый старичок в дерюжке.  (Рундук  -  в
данном случав прилавок; ларь, крытая лавка; крыльцо, сени, мост.)
     - Облапушили тебя,  молодший.  Сапогам твоим  красная  цена  пять
алтын,  -  молвил  он  и тут же добавил,  видя,  что Васюта порывается
шагнуть к сапожной лавке.  - Напрасно, молодший, на всю Москву осмеют.
Тут, брат, самому кумекать надо. А купец, что стрелец: оплошного ждет.
Ты, знать, из деревеньки?
     - Угадал, отец. Как прознал?
     - Эва,  - улыбнулся старичок. - Селян-то за версту видно. Вон как