Не удержался, спросил:
     - Хлеб-то с поля, Назарий? Откуда нива в бору оказалась?
     - Так  бог  повелел,  молодший.  Перед  тем,  как идти в обитель,
сказал мне создатель: "Возьми пясть жита и возрасти ниву".
     - Без сохи и коня?
     - Покуда всемогущий дает мне силы, подымаю ниву мотыгой.
     - А давно ли в обители, старче? - спросил Болотников.
     - Давно,  сыне.  Сколь лет минуло - не ведаю.  Ушел я в ту  пору,
когда царь Иван ливонца начал воевать.
     Иванка и Васюта с изумлением уставились на старца.
     - Тому  ж  тридцать  лет,  Назарий!  - Васюта даже ложку отложил.
Встал из-за стола и земно поклонился  скитнику.  -  Да  ты  ж  святой,
старче! Всем мирянам поведаю о твоем подвиге. На тебя ж молиться надо.
     - Богу, чадо. Я ж раб его покорный.
     - А не поведаешь ли, старче, отчего ты мир покинул?
     На вопрос Болотникова Назарий ответил не сразу;  он повернулся  к
иконе,  как бы советуясь с Богоматерью.  Долго сидел молчком,  а затем
заговорил тихим, глуховатым голосом:
     - Поведаю вам,  чада,  да простит меня господь...  Был я в младых
летах холопом боярина старого и благочестивого. Зело почитал он творца
небесного  и  в  молитвах  был усерден.  Перед кончиною своею духовную
грамоту написал.  Собрал нас,  холопей,  во дворе и волю свою изъявил.
"Служили мне честно и праведно, а ныне отпущаю вас. Ступайте с богом".
Через седмицу преставился боярин,  и побрели мы новых  господ  искать.
Недолго бродяжил в гулящих.  Вскоре пристал к слуге цареву - дворянину
Василью Грязнову. Тот сапоги да кафтан выдал, на коня посадил. Молвил:
"Ликом ты пригож и телом крепок. Будешь ходить подле меня".
     А тут как-то на Николу полонянка в поместье оказалась.  Татары ее
под  Рязанью  схватили.  На деревеньку набежали,  избы пожгли,  старых
побили,  а девок в степь погнали.  Не видать бы им волюшки, да в Диком
Поле  казаки  отбили.  Вернулась  Настена  в деревеньку,  а там затуга
великая,  по пожарищу псы голодные бродят и  сплошь  безлюдье,  нет  у
девки  ни  отца,  ни  матери  - поганые посекли.  С торговым обозом на
Москву подалась,  там сородич ее проживал.  Да токмо не довелось ей  с
братом  родным  свидеться.  Занедужила  в  дороге,  а  тут  - поместье
Грязнова.  Купцы девку в людской оставили  -  и  дале  в  Москву.  Тут
впервой я ее и приметил. Ладная из себя, нравом тихая.
     Как поправилась,  дворянка Настену при себе  оставила,  в  сенные
девки определила.  Мне в ту пору и двадцати годков не было.  Все ходил
да на  Настену  засматривался,  пала  она  мне  на  сердце,  головушку
туманила.  Да  и  Настена  меня  средь  челяди  выделяла.  В перетемки
встречались с ней,  гуляли подле хором. Настена суженым меня называла,
отрадно  на  душе  было.  На  Рождество надумали Грязнову поклониться,
благословения просить.
     Вечером пришли  мы с Настеной к дворянину.  Тот был наподгуле,  с
шутами балагурил,  зелена вина им подносил.  Увидел  Настену,  кочетом
заходил: "Ты глянь, какая краса-девка у меня объявилась. Ух, статная!"
В ноги ему поклонился:  "Дозволь,  батюшка, в жены Настену взять. Мила
душе моей.  Благослови,  государь".  А тот все вокруг Настены ходит да
приговаривает:  "Ух,  красна девка, ух, пригожа!" На меня же и оком не
ведет, будто и нет меня в покоях. Вновь земно поклонился: "Благослови,
батюшка!" Василий же спальников кликнул, повелел меня из покоев гнать.
"Недосуг  мне,  Назарка,  поди  вон!"  Взял  я  Настену  за руку - и в
людскую.  Спать к холопам в подклет ушел, а Настена - к сенным девкам.
Всю  ночь  в  затуге  был.  Ужель,  думаю,  не отдаст за меня дворянин
Настену?  Ужель счастью нашему не быть?.. Утром спальник Грязнова зубы
скалит:  "Обабили твою девку,  Назарка". Услышал - в очах помутнело, к
Настене кинулся.  Та на лавке  в  слезах  лежит.  Схватил  топор  и  к
дворянину в покои. Тот у себя был, сидел за столом да пороховым зельем
пистолет заряжал.  Возвидел меня с топором, затрясся, лицом побелел. Я
же вскричал:  "Пошто Настену осрамил? Порешу, грехолюб!" Топор поднял,
а Грязное  из  пистоля  выпалил.  Сразил  меня  дворянин.  Очухался  в
подклете,  кафтан кровью залит.  Думал, не подняться, да видно господь
ко мне милостив,  послал  мне  старца  благонравного.  Привратником  в
хоромах служил. Травами меня пользовал. Через три седмицы поднял-таки.
Пошел я в светелку к сенным девкам,  чаял Настену повидать,  а там мне
молвили:  "Со  двора  сошла  блаженная о Христе Настасья.  А куда - не
ведаем".  "Как блаженная?!" - воскликнул.  И тут поведали мне, что как
прознала Настена о моем убийстве, так в сей час и ума лишилась.
     Погоревал и надумал к царю податься,  на Василия  Грязнова  челом
бить. Однако же к царю меня не допустили. Стрельцы бердышами затолкали
да еще плетьми крепко попотчевали,  весь кафтанишко изодрали. Три года
по  Руси  бродяжил,  кормился  христовым  именем,  а засим в Варницкий
монастырь постригся,  где в малых летах жил великий чудотворец  Сергий
Радонежский.  Да  и  там не нашел я покоя и утешения.  Сердце мое было
полно горечи и страданий.  Чем  доле  пребывал  я  средь  монастырской
братии,  тем более роптала душа моя.  Оскудели святыни благочестием. В
кельи женки и девки приходят, творят блуд. Монахи и попы пьянствуют, в
храмах   дерутся  меж  собой.  Кругом  блуд,  скверна  и  чревоугодие.
(Варницкий монастырь - в трех верстах от Ростова,  на реке Ишне,  близ
Юрьевской слободы. Построен в начале XVI века.)
     Многие годы скорбела душа моя:  в миру - неправды,  в святынях  -
богохульство  великое.  Где  бренное  тело успокоить,  где господу без
прегрешений взмолиться?  Принял на себя епитимью,  надел вериги и весь
год  усердно  в  постах и молитвах служил богу.  Взывал к всемогущему:
"Наставь,  царь небесный,  укажи путь истинный!" И тогда явился ко мне
создатель и тихо молвил: "Ступай в пустынь, Назарий. Молись там за мир
греховодный.  Там ты найдешь покой и спасение".  И  я  пошел  немедля.
Набрел  на  сей остров,  поставил скит и начал молиться богу.  Здесь я
нашел душе утешенье. (Епитимья - церковное наказание или самонаказание
верующего с целью искупления грехов.)
     Старец умолк и устало опустился на ложе.
     - Отдохну, молодшие. Отвык я помногу глаголить.
     Иванка и Васюта вышли из избушки,  встали на крыльце.  Дождь  все
лил,  прибивая к земле разнотравье поляны. Васюта с почтением в голосе
молвил:
     - Горька жизнь у старца,  и путь его праведен. Великий богомолец!
Будь я на месте патриарха, огласил бы Назария святым угодником. У него
вся жизнь - епитимья.
     Однако Болотников его восторга не разделил.