железной клеткой.
     - Господи боже...  Что  это?  -  изумленно  и  оробело  прошептал
Васюта.
     Обоз и в самом деле был необычным. В клетке везли не татя лихого,
не государева преступника, а... колокол в черном покрывале. Три мощных
гривастых бахмата тащили по размытой дороге диковинную телегу.
     За подводой шла густая толпа увечных колодников,  нищих, слепцов,
калик перехожих,  юродивых во христе.  Звон цепей и  вериг,  заунывные
вопли и стенания, глухой ропот; рваные ветхие армяки и дерюги, сермяги
и рубища;  медные кресты на  грязных  шеях;  торбы,  сумы  переметные,
суковатые палки, клюки и посохи.
     Парни перекрестились.
     - Что  же  это,  а?  -  вновь  недоуменно молвил Васюта.  - Пошто
колокол в клеть заключили?
     Иванка кивнул на дорогу.
     - Пошли.
     - Там же стрельцы. Схватят.
     - Не схватят. Людно тут. И чую, не для сыска стрельцы посланы. Не
робей, друже.
     Незаметно сунулись в толпу. Шли молча, слушая молитвы и возгласы:
     - Великий боже,  смилуйся!  Пощади христово стадо. Отведи беду от
мира, даруй милость, господи!
     - Грех, велик грех содеялся! Не простит владыка небесный.
     - Святой храм поруган. Богохульство, православные!
     - Все беды от Годунова!
     - Святотатец! Младого царевича не пожалел.
     - А Углич, хрещеные? Разорен град, пусто ныне в слободах.
     - Посадских исказнил смертию, душегуб...
     Обок с  Болотниковым,  припадая  на  левую  ногу,  тащился квелый
калика в разбитых  лаптях;  брел  молчком,  дышал  хрипло  и  натужно,
опираясь костлявой рукой на рогатый посох.
     - Куда колокол везут, отец? - спросил его Болотников.
     Калика не  ответил,  глаза его блеснули лихорадочным огнем,  лицо
ожесточилось.
     - Не  пытай  его,  сыне.  Борискины  каты язык у него вырвали,  -
угрюмо ответил старый нищий.
     - За что? - живо обернулся к нему Болотников.
     - За слово праведное,  сыне.  Из Углича мы.  Вот и Микита с  нами
бредет.  На  торгу  о  Годунове  рек.  Хулил его яро.  Истцы в темницу
сволокли,  а там палачи потешились.  Ныне к нам пристал. А бредем мы в
град Ростов чудотворцу Авраамию помолиться.
     - А этих за что? Пошто колодки вдели?
     - То   слобожане   наши.  Колодки  им  Годунов  пожаловал.  Поди,
наслышан,  сыне,  о царевиче Димитрии?  Годунов к нему  своих  убивцев
подослал. Прибыли в Углич дьяк Битяговский, сын его Данила да родич их
Никита  Качалов.  Злыдни,  сыне.  Всех  их  повидал.  Я-то   у   храма
Преображения с каликами по пятницам стаивал. Не единожды убивцев зрел.
Худые люди,  особенно Михаила Битяговский. Обличием страшен, зверолик.
Пужалась  его  царица  Марья  и  пуще  глаз  стерегла  наследника,  не
разлучалась с ним ни днем,  ни ночью. Кормила из своих рук, не вверяла
ни злой мамке, ни кормилице. И все ж не устерегла затворница Димитрия.
Некому было остановить лиходеев,  но присутствовал всевышний мститель!
Пономарь  соборной  церкви,  поп вдовый Федот Огурец в вековой колокол
ударил.  В этот самый,  кой на телеге.  Народ ко дворцу прибег,  узрел
царевича  мертвого  на  дворе,  а подле мать и кормилицу.  Марья убийц
назвала.  Михаила Битяговский  на  колокольню  кинулся,  норовил  было
звонаря скинуть, да не вышло. Народ схватил и порешил Михаилу, а вкупе
с ним и сына его, и содругов.
     Осерчал люто  Бориска.  Нагнал  в  Углич  стрельцов,  дабы  народ
усмирить.  Слобожан многих сказнили.  Другим отрезали языки и в Сибирь
погнали. Запустел ныне град Углич.
     - Выходит, и набатный колокол сослали?
     - Сослали,  сыне.  За  Камень,  в град Тобольск.  Повелел Годунов
именовать сей колокол бунташным. (Камень - Уральские горы.)
     - И колодников в Сибирь?
     - Туда, сыне. Убоги они, немы.
     Болотников понурился,  на  душу навалилась глыба.  Кругом неволя,
кровь,  горе людское.  Тяжко на Руси,  в железах народ. Даже колокол в
клеть посадили.
     Подле загремел веригами блаженный, завопил истошно:
     - На кол Бориску! На кол ирода-а-а!
     Услыхали стрельцы.   Разгоняя   толпу   нагайками,   наехали   на
блаженного.
     Блаженный захихикал,  сел в лужу,  извлек из  нее  горсть  грязи,
кинул в служилого и завопил пуще прежнего:
     - На кол Бориску-у-у! На ко-о-ол!
     Стрелец ощерился,  привстал  на  стременах  и  полоснул  нагайкой
юродивого.  Болотников метнулся было к убогому, но его вовремя удержал
Васюта.
     - Не лезь. Посекут.
     Нищая братия сгрудилась вокруг блаженного,  взроптала:  "Юродивых
во христе даже цари не смеют трогать".
     - Грешно, стрельче.
     - Тиша-а-а!  - рявкнул служилый,  но больше  нагайки  не  поднял.
Чертыхнулся и осадил коня.  А толпа полезла к телеге.  Совали руки меж
решеток, тянулись к колоколу, бормотали молитвы.
     Вскоре вышли  к  реке,  на другом берегу которой стоял одноглавый
деревянный храм и небольшой приземистый сруб с двумя оконцами.
     - То река Ишня, - молвил Васюта.
     Река была широкой, саженей в пятьдесят.
     Стрелецкий пристав вышел на откос, гулко крикнул:
     - Эгей, в избушке! Давай перевоз!
     Из темного   сруба   вывалились  монастырские  служки  -  владела
перевозом ростовская  Авраамиева  обитель  -  кинулись  к  челнам.  Но
пристав осадил:
     - Куды? Не вишь колокол!.. Струг подавай!
     Служки глянули  на  телегу и потянулись к стругу.  Сели за весла.
Стрельцы спешились;  колодники устало  повалились  наземь,  а  пристав
шагнул в толпу.
     - Помогай, православные. Тяни колокол к воде.