Иванка и Васюта поблагодарили старца и пошагали к угору. Прошли с
версту,  оглянулись.  Отшельник,  опершись на посох,  все стоял  средь
пустынного болота и глядел им вслед.

     Шли к Ростову Великому.
     Шли молча,  занятые  думами.  Пройдя  с  десяток  верст,  присели
отдохнуть.
     - Скрытный ты,  Иванка. Ничего о тебе не ведаю. Аль меня таишься?
- нарушил молчание Васюта, разматывая онучи.
     - Не люблю попусту балаболить, друже.
     - Ну и бог с тобой. Молчи себе, - обиделся Васюта.
     - Да ты  не  серчай,  -  улыбнулся  Иванка.  -  Не  каждому  душу
вывернешь, да и мало веселого в жизни моей.
     Болотников придвинулся к Васюте, обнял за плечи.
     - Сам  я  из  вотчины  Андрея Телятевского.  Знатный князь,  воин
отменный,  но к мужику лют.  В Богородском - селе нашем,  почитай, без
хлеба остались.  Барщина задавила,  оброки.  Лихо в селе, маятно. Отец
мой так и помер на ниве...
     Болотников рассказывал о жизни крестьянской коротко;  чуть больше
поведал о ратных сражениях, о бунте в вотчине.
     - После  в  Дикое Поле бежать надумал.  Хотел к Покрову у казаков
быть,  но не вышло.  В селе Никольском мужики  противу  князя  Василия
Шуйского  поднялись.  Пристал  к  ним.  Челядь оружную побили,  хоромы
княжьи пожгли.  Шуйский стрельцов прислал,  так в поле  их  встретили.
Однако ж не одолели. У тех пищали, сабли да пистоли, а у нас же топоры
да рогатины. В лес отступили, ватагой стали жить. Потом на Дон мужиков
кликнул.  Согласились:  все едино в село пути нет. Шли таем - стрельцы
нас искали. В одно сельцо ночью пришли, заночевали на гумне. Тут нас и
схватили:  староста стрельцов навел.  В Москву,  в Разбойный приказ на
телегах повезли.  Ждала меня плаха,  но удалось бежать по дороге.  Три
дня  один  брел,  потом скоморохов встретил и с ними пошел.  Но далече
уйти не довелось:  вновь к стрельцам угодил.  Скоморохи где-то боярина
Лыкова  пограбили,  вот  нас  и  настигли.  Привели  в  боярское село,
батогами отстегали и на смирение в железа  посадили.  Пришлось  и  мне
скоморохом  назваться.  Через  седмицу  боярин  наехал,  велел  нас из
темницы выпустить и на кожевню  посадить.  Там  к  чанам  приковали  и
заставили кожи выделывать.
     Всю зиму маялись.  Кормили  скудно,  отощали  крепко.  А  тут  на
Святой,  по вечеру,  приказчик с холопами ввалился.  Оглядел всех и на
меня  указал:  "Отковать  -  и  в  хоромы".  Повели  в  терем.  "Пошто
снадобился?" - пытаю.  Холопы гогочут:  "Тиун медвежьей травлей удумал
потешиться.  Сейчас к косолапому тебя кинем". Толкнули в подклет, ковш
меду поднесли: "Тиун потчует. Подкрепись, паря". Выпил и ковш в холопа
кинул,  а тот зубы скалит:  "Ярый ты,  однако  ж,  но  медведя  те  не
осилить.  Заломает  тебя  Потавыч!" Обозлился,  на душе муторно стало.
Ужель, думаю, погибель приму? (На Святой - в пасху.)
     А тут вдруг на дворе галдеж поднялся. Холопы в оконце глянули - и
к дверям.  Суматоха в тереме,  крики:  "Боярин из Москвы  пожаловал!..
Поспешайте!" Все во двор кинулись.  Остался один в подклете. Толкнулся
в дверь - заперта,  хоть и кутерьма,  а замкнуть не забыли.  На крюке,
возле оконца,  фонарь чадит.  Оконце волоковое,  малое,  не выбраться.
Вновь к двери подался,  надавил - засовы крепкие,  тут  и  медведю  не
управиться.  Сплюнул в сердцах,  по подклету заходил и вдруг ногой обо
что-то споткнулся.  Присел - кольцо в полу!  Уж не  лаз  ли?  На  себя
рванул.  Так  и  есть  -  лаз!  Ступеньки  вниз.  Схватил фонарь - и в
подполье.  А там бочки с медами да винами.  Смешинка пала.  Надо же, в
боярский  погребок  угодил,  горькой - пей не хочу.  Огляделся.  Среди
ковшей и черпаков  топор  заприметил,  должно,  им  днища  высаживали.
Сгодится, думаю, теперь холопам запросто не дамся. В подполье студено,
откуда-то ветер дует.  Не киснуть же боярским  винам.  Поднял  фонарь,
побрел вдоль стены. Отверстие узрел, решеткой забрано. А на дворе шум,
вся челядь высыпала боярина встречать.  Фонарь загасил:  как бы холопы
не  приметили.  Затаился.  Вскоре боярин в покои поднялся,  и на дворе
угомонились,  челядь в хоромы повалила. Мешкать нельзя, вот-вот холопы
в  подклет  вернутся.  Решетку  топором  выдрал - и на волю.  На дворе
сутемь и безлюдье, будто сам бог помогал. В сад прокрался. Вот, думаю,
на волюшке.  Но тут о скоморохах вспомнил. Томятся в кожевне, худо им,
так и сгниют в неволе.
     Вспять пошел, к амбарам. А там и кожевня подле. Никого, один лишь
замчище на двери.  Вновь топор выручил. К скоморохам кинулся, от цепей
отковал - и в боярский сад.  Вначале в лесах укрывались, зверя били да
сил набирались.  Потом  на  торговый  путь  стали  выходить,  купчишек
трясти.  Веселые  в  город засобирались,  посадских тешить.  Наскучила
лесная жизнь.  Уговаривал в Дикое Поле податься - не  захотели.  "Наше
дело  скоморошье,  на  волынке играть,  людей забавить.  Идем с нами".
"Нет, - говорю, - други, не по мне веселье. На Дон сойду". Попрощался,
надел  нарядный  кафтан,  пристегнул  саблю  -  и  на коня.  На Ростов
поскакал,  да  вот  к  Багрею  угодил.  (Торговый  путь  -  Москва   -
Архангельск через Переславль, Ростов, Ярославль и Вологду.)
     - На Ростов? Ты ж в Поле снарядился.
     - А  так  ближе,  Васюта.  Лесами  идти  на Дон долго,  да и пути
неведомы. А тут Ростов миную - и в Ярославль.
     - Ну и что?  Пошто в Ярославль-то?  - все еще не понимая, спросил
Васюта.
     - На Волгу,  друже.  Струги да насады до Хвалынского моря плывут.
Уразумел? (Хвалынское море - Каспийское.)
     - А  ведь  верно,  Иванка,  так  гораздо ближе,  - мотнул головой
Васюта.
     - Лишь бы до Самары добраться, а там до Поля рукой подать... Идем
дале, Васюта.
     Поднялись и вновь побрели по дороге. Верст через пять лес поредел
и показалась большая деревня.
     - Деболы, - пояснил Васюта.
     С древней,  замшелой колокольни раздавался веселый  звон.  Васюта
перекрестился.
     - Седни же Христос на небо вознесся. Праздник великий!
     Вошли в деревню, но в ней было пустынно и тихо, бегали лишь тощие
собаки.
     - А где же селяне?
     - Аль запамятовал, Иванка? В лесок уходят... Да вон они в рощице.