по теремам глазеешь. Впервой в Белокаменной?
     - Впервой, - простодушно признался Васюта. - Лепота тут. И церква
и хоромы дивные.
     - Красна Москва-матушка,  - кивнул старичок и повел рукой вправо.
-  То  храмы  монастыря  Николы Старого.  А хоромы да палаты каменны -
царевых бояр.  Зришь, чуден терем? Князя Ондрея Телятевского, а за им,
поодаль - Трубецкого, Шереметева да Воротынского. Зело пригожи.
     Мимо, расталкивая посадских,  прошел  высоченный  мужик,  оглашая
торговые ряды звонким, задорным кличем:
     - Сбитень горяч!  Вот сбитень, вот горячий - пьет приказный, пьет
подьячий!  (Сбитень - горячий напиток,  приготовленный из воды, меда и
пряностей.)
     - Поговористый парень, - сказал Васюта,
     - Этого знаю - провор!  Железо ковать,  девку  целовать  -  везде
поспеет. Тут иначе нельзя, на торгу деньга проказлива.
     Старичок еще что-то промолвил,  но толпа вдруг качнула  Васюту  к
бревенчатой мостовой; над Никольской гулко пронеслось:
     - Царев сродник едет!..  Боярин Годунов!  (Родная  сестра  Бориса
Годунова - Ирина - была выдана замуж за царя Федора.)
     Стало тихо,  будто глашатай кинул в толпу черную, скорбную весть.
От   Никольских  ворот  показались  стремянные  стрельцы  в  малиновых
кафтанах;  сидели на резвых конях молодцеватые,  горделивые, помахивая
плетками. Васюта сунулся было наперед - хотелось поближе посмотреть на
ближнего царева боярина  -  но  любопытствовал  недолго:  плечо  ожгла
стрелецкая плеть.
     - Осади-и-и! Гись!
     Отшатнулся, схватился  за плечо,  а за спиной оказался все тот же
приземистый старичок в дерюжке.
     - Не везет те, молодший. У нас и за погляд жалуют. Жмись ко мне.
     А стрельцы все напирали,  теснили слобожан к рундукам и  боярским
тынам;  наконец  на  белом  скакуне показался и сам Годунов,  лицо его
несколько раз мелькнуло в частоколе серебристых  бердышей,  но  Васюта
успел  разглядеть.  Оно  было  чисто и румяно,  с черными,  как смоль,
бровями и  с  короткой  курчавой  бородкой;  из-под  шапки,  унизанной
дорогими каменьями, вились черные кудри.
     "Статен боярин и ликом пригож", - подумал Васюта.
     - Злодей... Убивец, - услышал за спиной горячий шепот.
     - Царевича невинного загубил, - вторил ему другой тихий голос.
     И отовсюду  заговорили  -  зло,  приглушенно,  под  дробный цокот
конских копыт.
     - Сотни угличан сказнил, ирод.
     - Царицу Марью в скит упрятал.
     - С ведунами знается.
     - Великий глад и мор на Руси. Города и веси впусте.
     - Тяглом задавил, не вздохнуть. А чуть что - и на дыбу.
     Вслед боярскому поезду кто-то громко и дерзко выкрикнул:
     - Душегуб ты, Бориска! Будет те божья кара!
     Среди слобожан зашныряли истцы и земские ярыжки,  искали дерзкого
посадского. Сыщут - и не миновать ему плахи, Годунов скор на расправу.
(Земский ярыжка (ярыга) - в  Московском  государстве  XVI-XVII  вв.  -
низший служитель в приказах, выполнявший полицейские функции.)
     "Не любят боярина в  народе.  Ишь,  как  озлобились",  -  подумал
Васюта. Обернулся к старичку:
     - Далече до Патриаршего двора?
     - Рукой подать,  молодший. Жаль, недосуг, а то бы свел тебя... Да
ты вот что,  ступай-ка  за  стрельцами,  они  в  Кремль  едут.  А  там
спросишь. Да смотри, не отставай, а не то сомнут на Красной.
     В Кремле боярский поезд повернул на  Житничную  улицу,  а  Васюта
вышел на Троицкую.  Стал подле храма Параскевы-пятницы,  сдвинул шапку
на затылок.  Глазел зачарованно на кремлевские терема и соборы, покуда
не увидел перед собой пожилого чернеца в рясе и в клобуке. Спросил:
     - Не укажешь ли, отче, Патриарший двор?
     Монах ткнул перстом на высокую каменную стену.
     - То подворье святой Троицы, отрок. А за ним будет двор владыки.
     Сказал и  поспешил  к храму,  а Васюта пошагал мимо монастырского
подворья.  У Патриаршего двора его остановили  караульные  стрельцы  в
голубых кафтанах.
     - Куда? - пытливо уставился на него десятник.
     - К владыке для посвящения. Допусти, служилый.
     Десятник мигнул стрельцам и те  обступили  Васюту.  Один  из  них
проворно  запустил  руку за пазуху.  Васюте не понравилось,  оттолкнул
стрельца широким плечом.
     - Не лезь, служилый!
     - Цыц,  дурень!  А может, у тебя пистоль али отравное зелье. Кажи
одежу.
     - Ишь, чего удумал, - усмехнулся Васюта. - Гляди.
     Распахнул кафтан, вывернул карманы.
     - Ладно, ступай, - буркнул десятник и повелел открыть ворота.
     Долго расспрашивали Васюту и перед самыми палатами.
     - С ростовского уезду? А грамоту от мирян принес?
     - Принес, отче.
     Келейник принял грамоту и,  не раскрывая,  понес  ее  патриаршему
казначею;  вскоре вышел и молча повел Васюту в нижние покои.  В темном
пристенке толкнул сводчатую дверь.
     - Ожидай тут. Покличем.
     В келье всего лишь  одно  оконце,  забранное  железной  решеткой.
Сумеречно,  тихо,  в правом углу,  над образом Спаса, чадит неугасимая
лампадка, кидая багровые блики на медный оклад.
     Душно. Васюта  снял  кафтан  и опустился на лавку;  после дальней
дороги клонило в сон.  Закрыл глаза,  и  тотчас  предстали  перед  ним
шумные  торговые  ряды  Красной  площади,  величавый Кремль с грозными
бойницами и высокими башнями, белокаменные соборы с золотыми куполами,
а потом все спуталось, смешалось, и он провалился в глубокий сон.
     Очнулся, когда дружно ударили колокола на звонницах,  и поплыл по
цареву Кремлю малиновый звон.  Поднялся с лавки, зевнул, перекрестился
на образ.
     В келью неслышно ступил молодой послушник - позвал Васюту в малую
трапезную.  Здесь, за длинным широким столом, сидели на лавках десятка
два  парней  и  мужиков  в мирской одежде.  Все они пришли в Москву за
посвящением.