"Богат князь.  Вон  сколь  добра оберегать...  Уж порадею за твои
батоги, Андрей Андреич, ух, порадею! - кипел злобой Мамон. - Попомнишь
ты меня, князь. Ты хоть и государев стольник, но и я не смерд. Дед мой
подле великого князя Василия в стремянных ходил, был его любимцем... А
тут  перед холопами высек.  Ну нет,  князь,  не быть по-твоему.  Буде,
послужил. Поищи себе другого стража, а я к Шуйскому сойду".
     С вечера Мамон выпроводил холопов из княжьих хором во двор.
     - Неча слоняться.  Берите рогатины и  ступайте  в  дозор.  Мужики
вот-вот в разбой кинутся.
     В покоях остался один тиун.  С  горящей  свечой  Ферапонт  обошел
терем, загнал девок в подклет, и вновь затворился в молельной.
     Мамон тихо,  крадучись вернулся со двора в княжьи покои. Неслышно
ступая по мягким коврам,  подошел к поставцу и сунул в котомку золотой
кубок.  Затем шагнул  к  киоту  и  снял  икону  с  тяжелым  окладом  в
самоцветах.
     За темным слюдяным оконцем протяжно и гулко рявкнул караульный:
     - Поглядыва-а-ай!
     Мамон ступил к ложнице. Когда снимал меч, задел плечом за секиру,
и та со звоном грохнулась о лавку.  Наклонился,  чтобы поднять, и в ту
же минуту в покоях прибавилось свету.  Из молельной  вышел  со  свечой
Ферапонт.
     - Мамон?.. Пошто меч берешь? А вон и икона в суме... Да ты...
     - Молчи!.. Молчи, старик.
     Седая борода тиуна затряслась, глаза гневно блеснули.
     - Не тронь, холопей позову. Эй, лю...
     Мамон взмахнул мечом, и крик оборвался.
     Укрылся в лесах:  теперь ни в Москву,  ни к князю Шуйскому дороги
не было. Собрал ватагу из лихих и промышлял разбоем. Копил деньги.
     "Год, другой  людишек  потрясу,  а  там  и татьбу брошу.  С тугой
мошной нигде не пропаду. После бога - деньги первые", - раздумывал он.
(Татьба - разбой.)
     Казна богатела,  полнилась.  У Ермилы при виде  мошны  загорались
глаза и тряслись руки.
     - Роздал бы, атаман.
     - Что, есаул, руки зудят?
     - Да я что... Ватага сумлевается.
     - Ватага?  - лицо Мамона суровело. - Лукавишь, Одноух. Сам, поди,
ватагу  подбиваешь.  Вон  как  трясца  берет  при  сундуке-то.  Уж  не
заграбастать ли хочешь, а?
     - Креста на тебе нет, атаман, - обидчиво фыркал есаул.
     - Чужая  душа  -  дремучий  бор,  Ермила.  Ты  у меня смотри,  не
погляжу,  что есаул.  Волчья-то клеть рядом...  А ватагу упреди  -  ни
единой  полушки  из казны не пропадет.  Всю добычу поровну,  никого не
обижу.
     "Никого не обижу", - часто в раздумьи повторял он, прищурив глаза
и затаенно усмехаясь.  А скрытых помыслов  у  него  было  немало,  они
властвовали,  давили, теребили душу, и от них никуда нельзя было уйти.
Особо не давал ему покоя тот небольшой темно-зеленый  ларец,  уплывший
из его рук во время набега ордынцев.
     "Черт дернул этого Пахомку...  Сунулся  в  баню,  княжну  увидел,
рвань  казачья!  Да  с тем бы ларцом заботушки не ведал.  Самого князя
Шуйского можно было за бороду ухватить,  крепко ухватить,  и никуды бы
не рыпнулся. Ничего бы Василий Иваныч не пожалел. В грамотках-то о его
измене писано,  татар на Русь призывал.  Ну-ка с этим ларцом  -  да  к
царю!  Головы  бы  князю  не  сносить.  Тут не токмо - последний алтын
выложишь. Сошлись бы с князем Василием, полюбовно сошлись".
     Но ларец  прячет Пахомка,  будто каменной стеной им прикрывается.
Не подступись. Сколь его не пытал, одно долбит:
     - Не видать тебе ларца.  А коль со мной что приключится и тебе не
жить.  Ведает о ларце еще один  божий  человек.  Он-то  праведный,  за
копейку себя не продаст. Сказнит тебя Телятевский за княжну Ксению.
     Не раз к  Пахомке  подступался,  но  тот  уперся  -  оглоблей  не
свернешь.  Силу  за собой чует.  И башку ему не снимешь:  с мертвого и
подавно ларец не возьмешь да и себя от беды не упасешь.  А что  как  в
самом деле Пахомка о ларце сболтнул?  Но кому?  Казаку с Дона,  мужику
беглому или сосельнику в Богородском?
     Всяко прикидывал.  И вдруг нежданный гостенек, он-то и всколыхнул
угасшую было надежду.
     "Не иначе как Ивашка. Не мог ему Пахомка о грамотках умолчать".
     Обрадовался, загорелся,  но радость вскоре померкла? Болотников о
ларце - ни слова.
     "Ужель знает да помалкивает?  Но  пошто  таится?  Ужель  какой-то
ларец ему жизни дороже?  Пахомку жалеет?  Да ему на погост пора.  Нет,
тут другое. Ивашка не дурак, видно, сам хочет к Шуйскому пожаловать, о
щедрой  награде  тщится.  От денег-то еще никто не отказывался...  Ну,
нет,  Ивашка,  не видать тебе княжьей награды.  Сейчас  пытать  зачну,
шибко пытать.  Не выдюжишь, язык-то сразу развяжешь. Тут тебе и конец.
И Пахомку порешу. А там с грамотками к Шуйскому".
     - Эгей, Ермила!.. Тащи молодца из ямы.
     Одноух вскоре вернулся, лицо его было растерянным.
     - Пуста яма, атаман. Пропал сын боярский.

ГЛАВА 4
                           СКОМОРОХ УДАЛОЙ

     Евстигней неслышно ступил к лавке, тихо окликнул:
     - Спишь, Варька?
     Девка не отозвалась, сморил ее крепкий сон.
     "Выходит, не  позвал  Федотка.  Ну  и  слава  богу,  обошлось без
греха".
     Федотка храпел богатырски,  с посвистом.  Лежал на спине,  широко
раскинув ноги, черная борода колыхалась по груди.
     Евстигней все так же неслышно шагнул в горницу,  глянул на киот с
тускло  мерцающей  лампадкой,   перекрестился.   Потянулся   рукой   к
изголовью,   нащупал   кушак.   Федотка   не   шелохнулся.  Евстигней,
придерживая овчину,  потянул кушак на себя. Кудлатая голова качнулась,
и храп смолк.
     Замер, чувствуя,  как лоб покрывается испариной. В голове недобро
мелькнуло:
     "Пырнуть ножом. А с теми Гаврила управится".