вечность не может отменить  ни  одной  радости,  которую  дало  нам  летящее
мгновение.
     Вала села в большое кресло  Годвина,  оперлась  на  волшебный  посох  и
молчала несколько минут, погрузясь в размышления.
     - Гита, - сказала она наконец, - где же теперь твой муж? Я пришла сюда,
чтобы пожать ему руку и взглянуть в глаза его.
     - Он ушел в торговые ряды, а сыновей нет дома; Гарольд должен  приехать
с наступлением вечера.
     Едва приметная улыбка мелькнула на губах валы, но сменилась  немедленно
выражением печали.
     - Гита, - сказала она, говоря с расстановками,  -  ты,  верно,  помнишь
Бельсту, страшную деву ада? Ты,  верно,  ее  видала  или  слыхала  о  ней  в
молодости?
     - Конечно, - ответила с содроганием Гита. - Я видела ее однажды,  когда
она во время сильной бури гнала перед собой свои мрачные стада... А отец мой
видел ее незадолго до  смерти;  она  мчалась  по  воздуху  верхом  на  седом
волке... К чему этот вопрос?
     - Не странно ли, -  продолжала  Хильда,  уклоняясь  от  ответа,  -  что
древние Бельста, Гейдра и Гулла,  волчьи  наездницы,  пожирательницы  людей,
успели проникнуть в самые тайники чародейства, хотя употребляли их на гибель
человечества? Я же старалась проникнуть в сокровенное будущее,  -  вопрошала
норн, отнюдь не для того, чтобы вредить врагам,  а  единственно  -  с  целью
узнать участь близких душ, и мои предвещания сбылись только  на  горе  и  на
погибель их!
     - Как же это,  сестра?  -  спросила  ее  Гита  с  ужасом,  смешанным  с
невольным восхищением, пододвигаясь к вале. - Ведь ты  же  предсказала  наше
победоносное возвращение в Англию, и все это сбылось!.. Потом  ты  предрекла
(и лицо Гиты засияло от гордости), что на челе Гарольда засияет со  временем
королевский венец!
     - Первое предсказание действительно сбылось, но... - и Хильда, взглянув
на принесенный ларчик, продолжала потом как будто про себя:  -  А  этот  сон
Гарольда? Что предвещает он?.. Руны не повинуются мне и  мертвые  молчат.  Я
вижу впереди только сумрачный день, в котором любимая им девушка  будет  уже
навеки принадлежать ему... А далее... все мрак, густой  и  непроглядный.  Не
говори же, Гита, время вдвое тяжелее надмогильного камня давит сердце мое.
     Настало гробовое молчание. Потом  вала,  указывая  на  багровое  пламя,
заговорила снова:
     - Всмотрись в эту борьбу между огнем и дымом! Дым взвивается  в  воздух
серыми  клубами  и  вырывается  на  волю,  чтобы   слиться   с   блуждающими
разорванными тучами. Мы можем проследить его от минуты  рождения  до  минуты
падения... С недр пламени  до  ниспадания  его  в  виде  дождя.  Все  то  же
совершается с  человеческим  разумом,  который  тот  же  дым;  он  стремится
отуманить наш взгляд  и  возносится  затем  только  для  того,  чтобы  потом
испариться! Пламя горит, пока не  истощится  топливо,  а  потом  исчезнет  -
неизвестно куда. Но хотя мы не видим его, оно живет в воздухе, скрывается  в
камнях, навертывается на иссохшие стебли, и одно прикосновение зажигает его;
оно играет на болотах, собирается  на  небе,  грозит  нам  везде  молнией...
согревает воздух... оно - жизнь нашей жизни, стихия всех стихий. Гита! Огонь
живет, когда наш взгляд не может уловить его жизни, он горит и исчезает,  но
не подвластен смерти.
     Вала снова замолкла, и опять  обе  женщины  стали  смотреть  на  пламя,
которое играло на мрачном лице Гиты и на ясном, величественном  и  спокойном
лице задумчивой пророчицы.


ГЛАВА II

     Гарольд въехал в Лондон  и,  отправив  дружину  впереди  себя  к  отцу,
своротил к римской вилле. Прошло  несколько  месяцев  после  его  последнего
свидания с Юдифью; он не имел о ней известий. Известия в то время  приходили
с трудом; они приносились нарочными  гонцами  или  через  прохожих,  или  же
переходили просто из уст в уста. Посреди своих сложных  непрерывных  занятий
Гарольд безуспешно старался забыть девушку, жизнь которой - он знал это  без
всяких предсказаний - была неразрывно связана  с  его  жизнью.  Препятствия,
которые он признавал в душе вполне несправедливыми, хотя и покорялся  им  из
видов честолюбия, развивали сильнее чувство этой единственной любви всей его
жизни,  страсти,  которая  нередко,  помимо  его  ведома,  вдохновляла   его
стремления к славе и сливалась со всеми его мечтаниями о могуществе.
     Как ни отдаленна, как ни темна была надежда его жизни, она  не  угасала
ни на  один  момент.  Законным  наследником  короля  Эдуарда  был  один  его
родственник, проживавший всегда при германском дворе, человек очень добрый и
уже давно женатый; слабое же здоровье короля Эдуарда не обещало ему  долгого
царствования. Гарольд сильно надеялся, что подобный преемник  его  верховной
власти,  дорожа  сыном  Годвина,  как  опорой  трона,  выпросит   у   жрецов
разрешение, которого не  желал  Эдуард  и  которое  могло  вызваться  только
царским ходатайством.
     Гарольд подъезжал к вилле с этой сладкой надеждой и в то  же  время  со
страхом, чтобы сама Юдифь не разбила ее своим вступлением  в  жрицы,  и  его
сердце билось то тревожно, то радостно.
     Он достиг здания виллы в ту минуту, как солнце, склоняясь уже к западу,
ярко освещало грубые и темные столбы друидского капища; у жертвенника, как и
несколько месяцев назад, сидела Юдифь.
     Он соскочил с коня, пустил его на траву, а сам взбежал  на  холм.  Тихо
прокрался он сзади к молодой девушке и споткнулся  нечаянно  о  надмогильный
камень саксонского героя. Но привидение рыцаря, созданное, быть  может,  его
воображением, и виденный им сон давно уже изгладились из памяти Гарольда;  в
сердце не оставалось суеверного страха, и все силы его после долгой  разлуки
излились в одном слове: "Дорогая Юдифь!"
     Девушка  вздрогнула,  обернулась  и  кинулась  стремительно  в  объятия
Гарольда.
     Через некоторое время Юдифь тихонько высвободилась из рук своего  друга
и прислонилась к жертвеннику.
     С тех пор, как Гарольд видел ее в  последний  раз  в  покоях  королевы,
Юдифь сильно изменилась: она стала бледна и сильно похудела. Сердце Гарольда
сжалось при взгляде на нее.
     - Ты тосковала, бедная, - произнес он печально, - а я,  всегда  готовый
пролить всю свою кровь, чтобы дать тебе счастье, был далеко отсюда!.. Я  был
даже, может быть, причиной твоих слез?
     - Нет, Гарольд, - отвечала очень кротко Юдифь.  -  Ты  не  был  никогда
причиной моей горести, но всегда утешением... Но я была больна...  и  Хильда