это  двигалось  по узкой дороге, которая вела от туинхэмской псарни к берегу
Эйвона.  Двое  слуг  в  красновато-коричневой одежде псарей шли в самой гуще
своры,  направляя  ее,  сдерживая  и  подбадривая  щелканьем бича и громкими
окриками.  Позади  следовал сам сэр Найджел, ведя под руку леди Лоринг; пара
шла  медленно  и  спокойно, как и подобало их возрасту и положению; улыбаясь
одними  глазами,  они  наблюдали  за  собачьей свалкой впереди них. Дойдя до
моста,  они  остановились,  оперлись  локтями на каменную балюстраду и стали
разглядывать  свои  лица,  отражавшиеся  в зеркальной воде, а также форелей,
быстрыми зигзагами сновавших над рыжеватым дном.
     Сэр  Найджел был на вид человеком хрупким и невзрачным, с тихим голосом
и  мягкими  движениями.  Он настолько не вышел ростом, что даже его супруга,
которую  никак  нельзя было назвать высокой, превосходила его на три пальца.
Его   наружность   пострадала  еще  во  время  первых  битв,  в  которых  он
участвовал:  когда  он  через  брешь  в стене Бержерака вел на приступ людей
герцога  Дерби,  тут-то  на  сэра Найджела и вывалили корзину извести; с тех
пор  он  стал сутулиться и, щурясь, всегда словно вглядывался во что-то. Ему
было  сорок  шесть  лет,  но  благодаря  постоянным упражнениям с оружием он
сохранил  подвижность  и  необычайную  выносливость,  так что издали казался
стройным,  легким  и  живым,  словно  мальчик.  Однако  цвет лица у него был
тусклый,  с  желтизной, взгляд суровый и рассеянный, что свидетельствовало о
тяжелых  трудах  под  открытым  небом;  в  маленькой  остроконечной бородке,
которую  он  носил,  следуя  тогдашнему  обычаю,  поблескивало  немало седых
прядей.  Черты лица были мелкие, правильные, изящные, нос строгих очертаний,
с  горбинкой,  глаза  слегка  навыкате.  Одежда  его  отличалась простотой и
вместе   с   тем   щеголеватостью.   Фландрская  шляпа  из  шкурки  бобра  с
изображением  пресвятой  Девы  Эмбрунской  была  резко сдвинута влево, чтобы
скрыть  изувеченное  ухо,  половину которого ему отхватил солдат-фламандец в
пылу  битвы  под  Турне. Его штаны и кафтан были фиолетового цвета, рукава с
длинными  манжетами  свисали  ниже  колен.  Красные кожаные туфли, элегантно
заостренные,  все же не отличались той экстравагантной длиной, как это вошло
в   моду   при  следующем  царствовании.  Талию  стягивал  расшитый  золотом
рыцарский  пояс  с  гербом  сэра  Найджела  -  пять роз по серебряному полю,
искусно  выгравированные  на  пряжке.  Таким  стоял  сэр  Найджел  Лоринг на
Эйвонском мосту и непринужденно беседовал со своей супругой.
     Если  бы  не  было  видно ничего, кроме этих лиц, и чужеземца спросили,
какое  из  двух могло скорее принадлежать отважному воину, которого почитает
в  Европе  самая  грубая  солдатня, он, наверное, указал бы на лицо женщины.
Оно  было  широкое,  квадратное  и красное, с мохнатыми, свирепыми бровями и
взглядом,  как  у  тех,  кто  привык  властвовать.  Леди  Лоринг была выше и
кряжистее  мужа.  Свободная  одежда  из  сендаля  и обшитая мехом накидка не
могли   скрыть   костистой   и   неженственной  фигуры.  Но  то  была  эпоха
воинственных  женщин.  Деяния  Черной  Агнес  из  Дэнбара,  леди  Солсбери и
графини  де  Монфор  еще  жили  в  памяти  общества.  Имея перед собой такие
примеры,  супруги  английских  военачальников  стали не менее воинственными,
чем   их   мужья,   и   в   их  отсутствие  командовали  в  своих  замках  с
осмотрительностью  и  строгостью  многоопытных  сенешалов.  Монтекьютам в их
замке  Туинхэм  жилось очень спокойно, и им не приходилось бояться ни беглых
каторжников,   ни   французских  эскадронов  -  леди  Мэри  Лоринг  об  этом
позаботилась.   Однако  даже  в  те  времена  считалось,  что  если  у  дамы
солдатский  характер,  то  едва  ли  желательно, чтобы у нее было солдатское
лицо.  Иные  мужчины утверждали, будто среди всех суровых походов и отважных
деяний,  в которых сэр Найджел Лоринг показал истинную меру своей храбрости,
не  последнее  место  занимает  сватовство  и женитьба на столь неприступной
даме.
     - Повторяю,  дорогой  мой  супруг,  - говорила она, стоя рядом с ним, -
это  неподходящее  воспитание  для девицы: соколы да собаки, стихи да цитра;
то  она  поет  французский  рондель,  то читает про подвиги Дуна Майнцского,
или,  например,  вчера вечером, когда я вошла к ней, она ловко притворилась,
будто   спит,   но  из-под  подушки  выглядывал  краешек  свитка.  И  вечная
отговорка:  это  ей-де  одолжил  отец  Христофор  из  монастыря. Какая будет
польза  от  всего этого, когда ей придется хозяйничать в собственном замке и
сто человек будут разевать рты на ее говядину и пиво?
     - Верно,   моя  милая  пташка,  верно,  -  отозвался  рыцарь,  извлекая
конфетку  из  золотой бонбоньерки. - Наша девица подобна молодому жеребенку,
который  брыкается  и  скачет,  охваченный  жаждой  жизни.  Дайте  ей время,
госпожа моя, дайте ей время...
     - А  мой  отец, я уверена, дал бы мне просто крепких ореховых розог. Ma
foi!  Уж  и  не  знаю,  куда  идет  мир,  если  молодые девушки пренебрегают
советами старших. Удивляюсь, как вы не проучите ее, дорогой супруг!
     - Ну  нет,  утеха  моего  сердца.  Я  еще  ни  разу не поднимал руку на
женщину,  и  было  бы  довольно  странно,  если  бы  я  начал  именно с моей
собственной  плоти и крови. Разве не женщина метнула мне в глаза известь, но
хотя  я  видел, как она наклонилась, и, наверное, мог бы удержать ее, я счел
недостойным  для  своего  рыцарского  достоинства  мешать или препятствовать
особе женского пола.
     - Потаскуха!  -  воскликнула леди Лоринг, сжимая крупный кулак. - Жаль,
меня не было при этом, я бы ей показала!
     - И  я  тоже,  будь  вы  подле  меня,  любовь  моя.  Но  вы  правы, Мод
необходимо  подрезать  крылышки, что я и предоставлю сделать вам, когда меня
уже  здесь не будет; ведь, говоря по правде, эта мирная жизнь не для меня, и
если  бы  не  ваша  снисходительная доброта и любовная заботливость, я бы не
выдержал  здесь  и  недели.  Идут  разговоры  о том, что в Бордо опять будет
военный  смотр,  и,  клянусь святым апостолом Павлом, было бы очень странно,
если  бы на поле брани снова появились британские львы и алый столб Чандоса,
а розы Лоринга не реяли бы рядом с ними.
     - О  горе  мне,  этого-то  я  и  опасалась! - воскликнула она, внезапно
побледнев.  -  Я ведь заметила и вашу рассеянность, и вспыхивающий взгляд, и
то,  что  вы  примеряете  и  собираетесь  чинить  старые доспехи. Подумайте,
дорогой  супруг,  о  том,  что  вы уже добыли немало военной славы, а мы так
мало  были  вместе,  вспомните,  что на вашем теле больше двадцати шрамов от
ран,  полученных  вами  я  не  знаю,  во  скольких кровавых сражениях. Разве
недостаточно сделано вами ради славы и общего блага?
     - Если  король,  наш  государь,  в  шестьдесят  лет  и  милорд Чандос в
семьдесят  готовы  взять  в  руки  копье и сражаться за Англию, то мне в мои
годы  не  подобает  считать  свою  службу  оконченной.  Это верно, я получил
двадцать  семь  ран.  Тем больше причин быть благодарным судьбе за то, что я
до  сих  пор  здоров  и  телом  крепок.  А  бывал  я  во всевозможных боях и
сражениях:  шесть  больших  битв  на  суше,  четыре на море и пятьдесят семь
атак,  схваток  и  засад.  Я  удерживал  двадцать два города и участвовал во
взятии  тридцати одного. Поэтому для меня это был бы, конечно, стыд и позор,