места.  Поэтому  он  двинулся дальше, то шагом, то бегом. Во время отдыха он
догрыз  корку,  оставшуюся  от  монастырского  хлеба,  и  запил  ее водой из
лесного ручья.
     Нелегко  и  непросто  было пробираться через огромный лес, тянувшийся с
востока  на  запад,  на  двадцать  миль,  а  с  севера  на юг, от Брэмшоу до
Лимингтона,  на  добрых  шестнадцать.  Однако  Аллейну  повезло,  он  нагнал
лесника  с  топором  на  плече,  шагавшего  в  том же направлении. Следуя за
лесником,  Аллейн  миновал Болдервуд-Уок, известный своими старыми ясенями и
тисами,  прошел  через  Марк-Эш с его гигантскими буками и через найтвудские
рощи,  где  какой-нибудь  дуб-великан  казался просто высоким деревом и лишь
одним  из своих многочисленных статных братьев. Лесник и Аллейн шагали бок о
бок,  только  изредка  переговариваясь, ибо в своих размышлениях были далеки
друг  от  друга,  как  полюсы. Крестьянин иногда начинал болтать об охоте, о
барсуках,  о сероголовых коршунах, вивших гнезда в Вуд-Фидлее, и об огромном
улове  сельди,  который  привезли  рыбаки  в  лодках  с  Питтс-Дип. Но мысли
молодого  клирика  были  заняты  братом, собственным будущим, а больше всего
этой  странной,  неистовой  и  нежной женщиной, столь внезапно ворвавшейся в
его  жизнь  и столь же внезапно из нее исчезнувшей. Он был настолько рассеян
и  отвечал  так  невпопад,  что  лесник  начал  что-то насвистывать и вскоре
свернул  на  тропу,  которая вела в Берли, оставив Аллейна одного на большой
дороге в Крайстчерч.
     И  юноша  двинулся  по  ней  дальше  со  всей  быстротой,  на какую был
способен,  надеясь,  что  с  любого  поворота,  с любой горки вот-вот увидит
своих   утренних   спутников.   Между  Винни  Риджем  и  Ринфилд-Уоком  леса
становятся  особенно густыми и глухими и подступают к самой дороге, но вдали
открываются   широкие   серовато-коричневые  торфяные  пустоши,  на  которых
темными  пятнами выделяются отдельные купы деревьев; эти пустоши поднимаются
друг  над  другом  удлиненными  изгибами  и  тянутся  до  темной линии более
далеких  лесов.  Тучи  насекомых  плясали,  жужжа, в золотистом свете осени,
воздух  был  полон птичьим писком и пением. Крупные, поблескивающие стрекозы
проносились  над  дорогой  или  висели  над  ней, трепеща крыльями и сверкая
тельцами.  Однажды  морской  орел  с белой шеей, клекоча, проплыл в небе над
головой   Аллейна,  стайка  коричневых  дроф  высунулась  из  кустов  и,  то
вспархивая,  то  неловко  ковыляя,  снова  скрылась с пронзительным писком и
хлопаньем крыльев.
     Попадались  ему на большой дороге и люди - нищие и гонцы, коробейники и
лудильщики,  по  большей части веселый народ: для каждого, в том числе и для
Аллейна,   у  них  находились  и  соленая  шутка  и  дружеское  приветствие.
Поблизости  от  Шотвуда  он  нагнал  пятерых  моряков,  они  шли  из  Пула в
Саутгемптон  -  суровые  краснолицые  парни; эти моряки обратились к нему на
жаргоне,  который  он  понимал с трудом, и предложили ему выпить из большого
кувшина,  из  которого  только что пили сами, и не хотели отпускать, пока он
не  зачерпнул  содержимое  кувшина  своей  жестяной  кружкой; сделав глоток,
юноша чуть не задохнулся, раскашлялся, по щекам его побежали слезы.
     Затем  он  встретил  коренастого  мужчину  верхом  на  гнедой лошади; в
правой  руке  мужчина держал четки и длинный двуострый меч, звякавший об его
железное  стремя. По черной одежде и восьмиконечному кресту на рукаве Аллейн
узнал  в  нем одного из рыцарей-госпитальеров, чей орденский дом находился в
Бадсли.  Проезжая  мимо,  рыцарь поднял два пальца и сказал: "Benedico, fili
mi"человека,  посвятившего  свою  жизнь борьбе с неверными. Бедный простодушный
юноша  еще не знал, что между тем, за кого человек выдает себя, и тем, каков
он  на  самом деле, существует огромная разница и что госпитальеры завладели
немалой  частью  богатств  злополучных тамплиеров, были слишком избалованы и
вовсе  не собирались менять свои дворцы на походные палатки и винные подвалы
Англии  -  на  безводные  пустыни  Сирии.  Но  порой  неведение  драгоценнее
мудрости,  ибо  Аллейн,  шагая  дальше,  утверждался  в мыслях о возвышенной
духовной  жизни:  он  рисовал себе, чем ради нее пожертвовал этот человек, и
укреплял  свою  душу  его примером, хотя едва ли стал бы это делать, если бы
знал,  что  госпитальер  больше  думает  о  мальвазии, чем о мамелюках, и об
оленине, чем о победах.
     ______________
     
     В  окрестностях  Виверли-Уок поля снова сменились лесами, а с юга стала
подниматься  большая  туча,  сквозь  края которой просвечивало солнце; затем
звонко  шлепнулось  на  дорогу несколько крупных капель, и прошумел короткий
ливень,  капли  падали  вперемежку  с  листьями.  Аллейн, озираясь в поисках
убежища,  увидел густые и высокие кусты падуба, они образовали как бы навес,
и  земля под ним была так суха, что суше не могло бы быть и в доме. Под этим
навесом  уже  сидели  на  корточках  двое,  и  они  махали Аллейну, чтобы он
присоединился  к  ним.  Приблизившись,  он увидел, что перед ними лежат пять
сухих  селедок,  большая  краюха  пшеничного  хлеба  и стоит кожаная фляга с
молоком;  но  незнакомцы,  вместо  того,  чтобы  приступить к еде, как будто
совсем  забыли  о  ней:  раскрасневшись и размахивая руками, сердито спорили
они  о чем-то. По одежде и повадкам в них нетрудно было узнать странствующих
студентов,  которых  в  те  времена  было  полным-полно в каждой европейской
стране.  Один  был долговяз и тощ, с меланхолическим выражением лица, другой
-  жирен  и  гладок,  говорил очень громко и имел вид человека, не терпящего
возражений...
     - Поди  сюда,  добрый  юноша,  -  воскликнул  он,  -  поди сюда! Vultus
ingenui  puerFoenum  habet in cornuвполне безобиден.
     ______________
          
     - Заткни  свою  глотку!  -  воскликнул  другой. - Уж если дело дошло до
Горация,  то  мне вспоминается другая строка: Loquaces si sapiat! - неплохо?
А  по-английски это значит: человек разумный должен-де избегать болтунов. Но
если бы все люди были разумными, то ты оказался бы печальным исключением.
     - Увы,  Дайкон, боюсь, что твоя логика так же слаба, как твоя философия
или  твое  богословие.  Ей-богу,  трудно хуже защищать свое утверждение, чем
это  делаешь  ты. Слушай: допустим, propter argumentumправильный  вывод  такой:  все  должны  избегать меня, а ты не избегаешь и в
настоящую  минуту  поедаешь  вместе  со  мной  селедки  под кустами, ergoчеловек  ты неразумный, а я как раз об этом и жужжу в длинные твои уши с тех
пор, как смотрю на твои тощие щеки.
     ______________