Хордл  Джон,  кладя свою ручищу на лук. - Разве так можно? Слушай, я родился
в  лесу  и  знаю,  чем  такие  штуки кончаются. В нашем местечке Хордле двое
поплатились  глазами,  а  третий  -  своей шкурой. Когда я в первый раз тебя
увидел,  я, честное слово, не почувствовал особой любви к тебе, но с тех пор
я  научился  очень  уважать  тебя,  и поэтому мне не хотелось бы видеть, как
тебя обрабатывают живодеры лесничие.
     - Рисковать своей кожей  -  мое  ремесло, - пробурчал лучник; все же он
откинул колчан на бедро и повернулся лицом к западу.
     Они  шли,  а тропа все поднималась, из зарослей вереска она то выводила
в  рощицы падубков и тисов, то снова бежала через вереск. Сердце радовалось,
слыша  веселое  посвистывание  дроздов, когда они стремительно перелетали из
одних   кустов  в  другие.  Время  от  времени  дорогу  путникам  преграждал
янтарно-желтый  ручей  с  заросшими папоротником берегами, и пегий зимородок
озабоченно  перепархивал  с  одного  берега  на другой, или серая задумчивая
цапля,  надутая  и  важная,  стояла  по  лодыжки в воде среди осоки. Болтали
сороки,  громко  ворковали  лесные  голуби,  пролетая  над  самой головой, и
отовсюду,    из   каждой   придорожной   канавы,   раздавалось   равномерное
постукивание  лесного  столяра  -  большого зеленого дятла. По мере того как
тропа  поднималась,  кругозор  распахивался  с обеих сторон все шире, желтые
леса  и  заросли  вереска  спускались  до  далеких  дымков  Лимингтона  и до
глубокого  туманного канала, тянувшегося у самого горизонта, а к северу леса
словно   откатывались  уступами,  роща  поднималась  над  рощей,  туда,  где
далеко-далеко  белый  шпиль  Солсбери выступал жестко и четко на безоблачном
небе.  У  Аллейна,  жизнь  которого  протекала  до  сих  пор  на  прибрежной
низменности,   свежий   воздух   возвышенностей  и  широта  свободных  далей
пробуждали  такое  ощущение  жизни  и  такую  радость бытия, что его молодая
кровь  бурно  бежала  по  жилам.  Даже тяжеловесного Джона затронула красота
дороги,  а  лучник  весело  насвистывал  или мурлыкал отрывки из французских
любовных  песен,  притом так фальшивил, что напугал бы самую смелую девушку,
когда-либо внимавшую серенадам.
     - А  мне  нравится  этот  северянин,  -  заметил он наконец. - Он умеет
ненавидеть.  Видно по лицу и по глазам, что он полон горечи. Люблю человека,
у которого есть желчь в печени.
     - О  нет!  -  вздохнул  Аллейн.  -  Не  лучше ли, если бы у него было в
сердце хоть немного любви?
     - Я  этого  не  отрицаю. Клянусь, никто не скажет, что я был предателем
крылатого  божества.  Пусть  человек  любит  прекрасный  пол. Ей-богу, на то
женщины  и  созданы чтобы их любили, от косы до шнурка на башмаке. И я очень
рад, что добрые монахи воспитали тебя так мудро и хорошо.
     - Да  нет,  я  имел  в  виду  не  мирскую любовь, а пусть бы его сердце
смягчилось по отношению к тем, кто обидел его.
     Лучник покачал головой.
     - Человек  должен  любить  людей  своего племени, - пояснил он, - но не
годится  англичанину  любить  скотта  или француза. Ma foi! Если бы ты видел
толпу  нитсдэлских  всадников  на их галловейских клячах, ты бы не говорил о
любви  к ним. Я бы охотнее заключил в свои объятия самого Вельзевула. Боюсь,
mon  garcon,  что  тебя  плохо  воспитывали  в  Болье,  ведь  уж епископ-то,
наверное,  знает  лучше,  чем аббат, что хорошо и что дурно, а я сам, своими
собственными  глазами  видел,  как епископ Линкольнский зарубил шотландского
всадника  боевым  топором,  а  это,  согласись, был довольно странный способ
выказать ему свою любовь.
     Аллейн  не знал, что ответить на столь решительное суждение о действиях
высокопоставленного представителя церкви.
     - Значит, вы воевали против скоттов? - спросил он.
     - А  как  же! Я впервые пустил стрелу в сражении, когда мне было на два
года  меньше,  чем тебе, у Невиллс Кросса, под командованием лорда Мобрея. А
позднее  -  под  началом  коменданта  Беруика Джона Коплэнда, того самого, о
котором  говорил  наш друг; именно он потребовал выкуп за короля скоттов. Ma
foi!  Солдатская  работа  -  дело  грубое,  но  хорошая  школа для того, кто
захотел бы стать отважным и приобрести военную мудрость.
     - Я слышал, что скотты - опытные воины, - заметил Хордл Джон.
     - Топором  и  копьем  они  владеют  превосходно,  лучших  я  не знаю, -
ответил  лучник.  -  И  они  с мешком муки и рашпером на перевязи меча могут
совершать  такие  переходы,  что за ними не угонишься. На пограничных землях
убирать  урожай  приходится  с  серпом  в  одной  руке и топором в другой, и
урожай  бывает  беден,  а  говядины мало. Но вот лучники они никудышные, они
даже  из арбалета не умеют целиться, не то что из боевого лука; потом они по
большей  части бедняки, даже из дворян лишь очень немногие могут купить себе
такую  вот  добрую  кольчугу,  как  я  ношу, и им трудно противостоять нашим
рыцарям,  у  которых  на плечах и груди стоимость пяти шотландских ферм. Все
они  вооружены  одинаково,  и  это  самые  достойные и отважные люди во всем
христианском мире.
     - А  французы?  -  осведомился Аллейн; для него легкая болтовня лучника
была  полна  той  привлекательности,  какую слова человека деятельного имеют
для отшельника.
     - Французы  -  тоже стоящий народ. У нас были во Франции большие удачи,
и  привело  это к хвастовству, да похвальбе, да пустым разговорам у лагерных
костров;  но  я  всегда  замечал,  что  чем  больше  люди  знают, тем меньше
говорят.  Я  видел, как французы сражались и в открытом поле, и при взятии и
защите  городов  и  замков, в ночных вылазках, засадах, подкопах и рыцарских
боях  на  копьях.  Их  рыцари  и  оруженосцы,  скажу  тебе,  парень, во всех
отношениях  не  хуже  наших,  и я мог бы назвать многих из свиты Дюгесклена,
которые  в сражении копьями не уступили бы лучшим воинам английской армии. С
другой   стороны,  их  простой  народ  так  придавлен  налогами  на  соль  и
всевозможными  чертовыми  пошлинами,  что  еле  дышит.  Только  болван может
воображать,  будто  если  в  мирное время приучить человека быть трусом, так
тот  на  войне станет вести себя, как лев. Стриги их, точно овец, они овцами
и  останутся.  Если бы дворяне не взяли верх над бедняками, весьма возможно,
что мы не взяли бы верх над дворянами.
     - Но  что  же  там  за  народ,  почему он позволил богатым так оседлать
себя?  -  заметил  Большой Джон. - Хоть я и сам всего лишь бедный английский
простолюдин,  а  все  же  кое-что  знаю  насчет  всяких там хартий, обычаев,
свобод,  прав и привилегий... Если они нарушаются, все понимают, что настала
пора покупать наконечники для стрел.
     - Ну  да, но законники во Франции не менее сильны, чем военные. Клянусь
эфесом!  Человеку  там  больше  приходится  бояться  чернильницы первых, чем
оружия  вторых.  В  их  сундуках  всегда  найдется  какой-нибудь  пергамент,
доказывающий,  будто  богач  обязан  стать  еще богаче, а бедняк - беднее. В
Англии это бы не прошло, но по ту сторону пролива люди смирные.
     - А  скажите,  добрый  сэр,  какие  еще народы вы видели во время своих