- Ах  вот как! - воскликнул его товарищ. - Язык у тебя работает не хуже
мельничного  колеса!  Подсаживайся, друг, и возьми селедку, - обратился он к
Аллейну, - но сначала заметь себе, что с этим связаны особые условия.
     - А  я-то  надеялся,  -  сказал Аллейн, впадая в тот же шутливый тон, -
что с этим связаны ломоть хлеба и глоток молока.
     - Только   послушай   его,   только   послушай!  -  воскликнул  толстый
коротышка.  - Вот как дело обстоит, Дайкон! Остроумие, парень, все равно что
зуд  или  потница.  Я  распространяю его вокруг себя, это точно аура. Говорю
тебе,  кто  бы  ни приблизился ко мне на расстояние семнадцати шагов, в него
попадет  искра.  Взгляни хотя бы на самого себя. Более унылого человека я не
встречал,  однако за одну неделю и ты изрек три вещи, которые звучат нехудо,
да  еще  одну - в тот день, когда мы покинули Фордингбридж, и от которой я и
сам не отказался бы.
     - Довольно,  трещотка  несчастная,  довольно! - остановил его другой. -
Молоко  ты,  друг,  получишь  и  хлеб  тоже  вместе с селедкой, но ты должен
рассудить нас беспристрастно.
     - Если  он  возьмет  селедку,  то  должен  судить  беспристрастно,  мой
премудрый  собрат,  - заявил толстяк. - Прошу тебя, добрый юноша, скажи нам,
ученый ли ты клирик, и если да, то где ты учился - в Оксфорде или в Париже.
     - Кое-какой  запас  знаний  у  меня  есть,  - ответил Аллейн, берясь за
селедку,   -  но  ни  в  одном  из  этих  мест  я  не  был.  Меня  воспитали
монахи-цистерцианцы в аббатстве Болье.
     - Фу!   фу!  -  воскликнули  студенты  в  один  голос.  -  Что  это  за
воспитание?
     ______________
     
     - А  знаешь,  брат  Стефан,  кой-какая  ученость  у него есть, - сказал
меланхолик  бодрее.  -  И он может оказаться вполне справедливым судьей, ибо
ему  незачем  поддерживать  одного из нас. Теперь внимание, дружище, и пусть
твои  уши  работают так же усердно, как твоя нижняя челюсть. Iudex damnatur-  ты  знаешь  это  древнее  изречение. Я защищаю добрую славу ученого Дунса
Скотта против дурацких софизмов и убогих, нелепых рассуждений Уилли Оккама.
     ______________
     
     - А  я,  -  громко  заявил другой, - защищаю здравый смысл и выдающуюся
ученость   высокомудрого   Уильяма   против   слабоумных  фантазий  грязного
шотландца,  который  завалил  крошечный  запас своего ума такой грудой слов,
что  этот  ум исчез в них, словно одна капля гасконского в бочонке воды. Сам
Соломон не мог бы объяснить, что этот мошенник имеет в виду.
     - Конечно,  Стефен  Хэпгуд,  такой  мудрости недостаточно! - воскликнул
другой.  -  Это  все  равно, как если бы крот стал бунтовать против утренней
звезды  оттого,  что  не  видит  ее.  Но  наш спор, друг, идет о природе той
тончайшей  субстанции,  которую  мы  называем  мыслью. Ибо я вместе с ученым
Скоттом  утверждаю,  что  мысль  в  самом деле есть нечто подобное пару, или
дыму,  или  многим  другим  субстанциям,  по отношению к которым наши грубые
телесные  очи  слепы.  Видишь  ли, то, что производит вещь, само должно быть
вещью,  и если человеческая мысль способна создать написанную книгу, то сама
эта  мысль должна быть чем-то материальным, подобно книге. Понятно ли, что я
хочу сказать? Выразиться ли мне яснее?
     - А  я  считаю,  -  крикнул  другой,  -  вместе  с  моим достопочтенным
наставником  doctor preclarus et excellentissimusмысли;  ибо  когда исчезнет мысль, скажи, прошу тебя, куда денутся вещи? Вот
вокруг  нас  деревья,  и  я вижу их оттого, что мыслю о том, что вижу их. Но
если  я,  например, в обмороке, или сплю, или пьян, то моя мысль исчезает, и
деревья исчезают тоже. Ну что, попал я в точку?
     ______________
     
     Аллейн  сидел  между  ними  и  жевал хлеб, а они, перегибаясь через его
колени,  спорили,  раскрасневшись  и размахивая руками в пылу доказательств.
Никогда  не  слышал  он  такого  схоластического  жаргона,  таких  тончайших
дистинкций,  такой перестрелки большими и меньшими посылками, силлогизмами и
взаимными  опровержениями.  Вопрос  гремел  об ответ, как меч о щит. Древние
философы,  отцы  церкви,  современные  мыслители, священное писание, арабы -
всем  этим  каждый  стрелял  в  противника, а дождь продолжал идти, и листья
падубов  стали  темными  и  блестящими  от сырости. Наконец толстяк, видимо,
умаялся,   ибо   тихонько   принялся   за   еду,   а   его  оппонент,  точно
петух-победитель,  сидящий  на  навозной куче, прокукарекал в последний раз,
выпустив  целый  залп цитат и выводов. Однако его взгляд вдруг упал на пищу,
и он издал вопль негодования.
     - Ты  вор  вдвойне!  -  заорал  он. - Ты слопал мои селедки, а у меня с
самого утра во рту маковой росинки не было.
     - Вот  это  и  оказалось моим последним доводом, - пояснил сочувственно
его  товарищ,  -  моим  завершающим  усилием, или peroratioораторы.  Ибо  если  все мысли суть вещи, то тебе достаточно подумать о паре
селедок,  а  потом  вызвать  таким  же  заклинанием  кувшин молока, чтобы их
запить.
     ______________
     
     - Честное  рассуждение,  - воскликнул другой, - и я знаю на него только
один  ответ.  - Тут он наклонился и громко шлепнул толстяка по розовой щеке.
-  Нет,  не  обижайся,  -  сказал  он,  -  если  вещи - это лишь мысли, то и
пощечина - только мысль и в счет не идет.
     Однако   последний  довод  отнюдь  не  показался  убедительным  ученику
Оккама,  он  поднял  с  земли большую палку и стукнул реалиста по макушке. К
счастью,  палка оказалась столь гнилой и трухлявой, что разлетелась в щепки;
однако  Аллейн предпочел оставить товарищей вдвоем - пусть решают свои споры
как  хотят,  да  и  солнце  снова засияло. Идя по размытой дождем дороге, он
оглянулся  и  увидел, что студенты снова размахивают руками и кричат друг на
друга,  но  вскоре  их  речи  перешли  в  неясное бормотание, а затем дорога
повернула, и спорившие исчезли из глаз.
     Когда  он  миновал  Холмслей-Уок и Вутон-Хит, чаща начала редеть, между
полосами  леса  показались  пшеничные  поля  и  широкие пастбища. То там, то
здесь  возле  дороги  он  видел  маленькие  группы  хижин,  в  дверях стояли