значит, что ты спасен от уничтожения в смерти.
     Смотри же!
     Неземной голос умолк; темное облачко  над  алтарем  заклубилось,  стало
менять очертания, вот оно  вытянулось,  посветлело,  засветилось,  и  передо
мной возникла зыблящаяся фигура женщины в  покрывале.  Из  ее  сердца  снова
выполз золотой змей и живым венцом обвил туманное чело.
     И  тогда  глас  изрек  Божественное  Слово,  и  все  покровы  спали   и
растворились в воздухе, моим глазам  предстало  сияние  такой  непереносимой
красоты, что даже  вспоминая  ее  я  едва  не  лишаюсь  чувств.  Но  мне  не
позволено открывать людям то, что я видел. Да, много времени  прошло  с  тех
пор, однако и сейчас я не могу нарушить  запрет,  хоть  мне  и  было  велено
поведать о событиях, которых я был участником и свидетелем, в  надежде,  что
моя летопись, быть может, сохраниться  для  грядущих  поколений.  Итак,  мне
было явлено то, что невозможно и вообразить, ибо есть в мире высшая  красота
и высшее величие, которые недоступны человеческому воображению. Я их  увидел
и не выдержал этого зрелища, я пал ниц,  чувствуя,  что  этот  образ  навеки
врезался в мою память, зная, что Великое Слово будет нестихающим эхом  вечно
звучать в моей душе.
     И когда я падал, мне показалось, что огромный зал словно бы  раскололся
и обломки свились огненными  языками  вокруг  меня.  Потом  налетел  могучий
ураган, раздался космический гул, мелькнула мысль: это гул миров,  несущихся
в потоке Времени... и все исчезло, меня не стало.


                                 Глава VII,
                   повествующая о пробуждении Гармахиса,
              о его коронации венцом Верхнего и Нижнего Египта
                      и о совершенных ему приношениях

     Я проснулся и увидел, что лежу, простертый, на каменном полу  святилища
Исиды в Абидосском храме. Надо мной  стоял  старик-жрец,  руководивший  моим
посвящением, в руке у него был светильник. Он нагнулся ко  мне,  внимательно
вглядываясь в лицо.
     - Уже день,  Гармахис,  -  день  твоего  второго  рождения,  ты  прошел
таинство посвящения и родился заново! - произнес он наконец. -  Благодарение
богам! Встань, царственный Гармахис... нет,  не  рассказывай  мне  ничего  о
том, что с тобой происходило. Встань,  возлюбленный  сын  Всеблагой  Матери.
Идем же, о проникший сквозь огонь и увидевший, что лежит за океаном тьмы,  -
идем, рожденный заново!
     Я  поднялся   и,   с   трудом   превозмогая   слабость,   ошеломленный,
потрясенный, двинулся за ним из темноты святилища на яркий утренний свет.  Я
сразу же ушел в комнату, где  жил,  лег  и  заснул,  и  никакие  видения  не
тревожили на этот раз мой сон. И ни единый человек не  спросил  меня  потом,
что же я видел в ту страшную ночь и как я разговаривал  с  богиней,  -  даже
мой отец.
     После всего того, о чем я рассказал, я  попросил  у  жрецов  позволения
больше молиться Великой Матери Исиде и глубже  изучить  ритуалы  таинств,  к
которым у меня уже был  ключ.  Более  того,  меня  посвятили  в  тонкости  и
хитросплетения политики, ибо со всех концов Египта  к  нам  в  Абидос  тайно
приезжали встретиться  со  мной  знатнейшие  вельможи  и  сановники,  и  все
рассказывали, как яростно народ ненавидит царицу  Клеопатру  и  о  событиях,
которые происходят в стране. Срок  приближался;  прошло  уже  три  месяца  и
десть дней с той ночи, когда мой дух  покинул  на  недолгое  время  тело  и,
продолжая жить, перенесся в иные миры и предстал перед  Исидой,  после  чего
было решено  возвести  меня  на  трон  с  соблюдением  всех  предписанных  и
освященных веками обрядов, хотя и в величайшей тайне,  и  короновать  венцом
владыки Верхнего и  Нижнего  Египта.  К  торжественной  церемонии  в  Абидос
съехались знатнейшие и влиятельнейшие из граждан, жаждавших  освобождения  и
возрождения Египта, - всего их оказалось тридцать семь  человек:  по  одному
из каждого нома и по одному от самого крупного города  в  номе.  Кем  только
они ни переодевались для путешествия  -  кто  жрецом,  кто  паломником,  кто
нищим. Приехал также мой дядя Сепа -  он  хоть  и  путешествовал  под  видом
бродячего лекаря, но зычный голос  выдавал  его,  как  ни  старался  он  его
укротить. Я, например, еще издали узнал дядю,  встретив  на  берегу  канала,
где я прогуливался, хотя уже  наступили  сумерки  и  лицо  его  было  скрыто
огромным капюшоном,  который  он,  как  и  положено  людям  этой  профессии,
накинул себе на голову.
     - Пусть поразят  тебя  все  хвори  и  болячки,  какие  только  есть  на
свете! - прогремел мощный голос, когда я, приветствуя дядю,  назвал  его  по
имени. - Неужто человек не может изменить свое обличье, неужто  обман  сразу
же открывается? Знал бы ты, сколько я трудов положил, чтобы меня приняли  за
лекаря - и вот, пожалуйста: ты узнал меня даже в темноте!
     И принялся повествовать все так же громогласно, что  шел  сюда  пешком,
дабы не попасться в лапы соглядатаев, которые так  и  шныряют  по  Нилу.  Но
обратно ему все равно  придется  плыть,  со  вздохом  заключил  он,  или  же
переодеться кем-то другим, потому что едва  люди  увидят  бродячего  лекаря,
сейчас же обращаются за помощью, а он в искусстве  врачевания  не  сведущ  и
сильно опасается, что немало народу между Ана и Абидосом оказались  жертвами
его невежествасвоей роли. Не давалось ему лицедейство, слишком он был искренен  и  не  мог
пересилить себя, так что мне даже пришлось укорить  его  за  неосторожность,
иначе он так бы и вошел в Абидос, обняв меня за плечи.
     ______________
     
     Наконец съехались все, кого ждали.
     Настала ночь торжественной  церемонии.  Ворота  храма  заперли.  Внутри
остались лишь тридцать семь знатнейших граждан Египта, мой отец -  верховный
жрец Аменемхет; старик жрец, который сопровождал  меня  в  святилище  Исиды;
моя нянька, старая Атуа, которая,  согласно  древнему  обычаю,  должна  была
подготовить меня к обряду помазания; еще пять или шесть жрецов,  поклявшихся
священной клятвой хранить тайну. Все они собрались во втором  зале  великого
храма; меня же, облаченного в белые одеяние, оставили одного в  галерее,  на
стенах которой выбиты  имена  семидесяти  шести  фараонов  Древнего  Египта,
царствовавших до божественного Сети. Я спокойно сидел в темноте,  и  вот  ко
мне вошел мой отец Аменемхет с зажженной лампадой,  низко  склонился  передо
мной, взял за руку и повел в огромный зал. Среди его  величественных  колонн
горело несколько светильников, они тускло освещали скульптуры и  рельефы  на
стенах и длинный рад  людей  -  знатнейших  вельмож,  царевичей  -  потомков
боковых ветвей царского рода, верховных жрецов, сидящих в резных  креслах  и