так высоко, как им заблагорассудится.

   
ГЛАВА II

   О том, как сильно досаждали Питеру Стайвесанту  восточные  грабители  и
великаны из Мэриленда и  как  британское  правительство  устроило  тайный  и
ужасный заговор против благополучия Манхатеза.

   Мы подходим теперь к тому, что можно назвать самой важной частью нашего
труда, и если я не ошибаюсь в своих предчувствиях, в последующих главах  нам
предстоит покончить с уймой дел. До сих пор я двигался успешно,  даже  сверх
ожиданий. Раскрою перед читателем  мою  тайну  (и  действительно,  мы  стали
такими близкими друзьями, что, по-моему, я должен  рассказать  ему  все  мои
тайны,  прежде  чем  мы  расстанемся):  когда  я  впервые  взялся  за   этот
превосходный, но  совершенно  достоверный  маленький  исторический  труд,  я
страшно волновался при мысли о том, удастся ли мне справиться с ним, и  хотя
я храбрился и хвастался вовсю, это было, однако, не что иное, как  похвальба
труса в начале ссоры, от которой - он заведомо это знает  -  ему  под  конец
придется малодушно увильнуть.
   Когда я думал о том, что наша знаменитая  провинция,  несмотря  на  все
значение, какое она имеет в глазах ее жителей и ее историка, на самом  деле,
как это ни печально, не обладала достаточными богатствами и не  представляла
других приманок, чтобы вознаградить за хлопоты напавших на  нее  соседей,  а
сама она, ввязавшись сдуру в войну, могла рассчитывать только на то, что  ее
здорово отдубасят, - когда я мысленно взвешивал все это, я приходил в полное
отчаяние, не надеясь встретиться в своем повествовании ни с  битвами,  ни  с
кровопролитиями,  ни  с   другими   бедствиями,   которые   придают   народу
значительность и которые оживили бы мой труд.  Я  смотрел  на  эту  любезную
моему сердцу провинцию, как на несчастную девушку, которую небо не  наделило
достаточным очарованием,  чтобы  побуждать  порочных  мужчин  к  дьявольским
посягательствам; у нее нет ни жестокого отца, чтобы  притеснять  и  угнетать
ее, ни гнусного соблазнителя, чтобы похитить ее, и у нее не хватает ни силы,
ни смелости, чтобы по собственному почину разыграть героиню и отправиться на
"поиски приключений". Короче говоря, она была обречена  прозябать  в  тихом,
спокойном, безнадежном, грустном до слез состоянии девственности  и  наконец
умереть в мире,  не  оставив  в  наследство  библиотекам  для  чтения,  этим
хранилищам  сентиментальных  горестей,  ни  одного  несчастья  и  ни  одного
посягательства.
   Но благодаря моей счастливой звезде судьба решила иначе.  С  некоторыми
странами происходит  то  же  самое,  что  и  с  кое-кем  из  людей,  любящих
вмешиваться не  в  свои  дела:  они  с  изумительной  легкостью  попадают  в
затруднительное положение, и, как я всегда замечал, особенно часто  попадают
те, кто меньше всего способен выкарабкаться.  Причина  тому,  без  сомнения,
чрезмерная _храбрость_ этих маленьких государств, ибо я наблюдал также,  что
столь необузданная и буйная добродетель бывает наиболее неукротимой, если ее
ограничивают. Поэтому она на удивление всем  так  неистовствует  и  кипит  в
маленьких государствах, у маленьких людей и, в  особенности,  у  безобразных
маленьких женщин. Так, маленькая провинция Новые  Нидерланды  уже  приобрела
кучу врагов, успела получить столько  колотушек,  сколько  удовлетворило  бы
самолюбие самого воинственного народа, и  представляет  собой,  как  это  ни
печально,  очень  беспомощную,  истерзанную  и  удрученную  горем  маленькую
провинцию!  Все   это,   конечно,   было   предопределено   благожелательным
провидением, чтобы придать интерес и величие этой самой патетической из всех
историй.
   Не стану входить в подробности тех прискорбных  грабежей  и  вторжений,
которые еще долгое время после  победы  на  Делавэре  продолжали  оскорблять
достоинство и нарушать покой нидерландцев. Никогда перо, со славой служившее
мне для изображения чудовищной  битвы  при  Форт-Кристина,  не  унизится  до
описания жалких пограничных ссор и стычек, а историк, обративший  в  бегство
могучего Рисинга с его ордой  и  завоевавший  всю  Новую  Швецию,  не  будет
обречен сражаться для защиты  свиного  хлева  или  курятника  и  вступать  в
позорные препирательства со скваттерами и грабителями! Да не допустят  музы,
чтобы Никербокер когда-либо дошел до  того,  чтобы  позабыть  свой  долг  по
отношению к предкам и к самому себе!
   Достаточно  поэтому  вкратце  сказать,  что  непримиримая  враждебность
восточных соседей, проявлению которой столь чудесным образом  помешали,  как
должны  помнить  мои  читатели,  неожиданное  распространение  колдовства  и
раздоры в совете Амфиктионов, теперь снова проявилась в тысяче  безжалостных
набегов на рубежи Новых Нидерландов. Не проходило почти  ни  одного  месяца,
чтобы  маленькие  голландские  поселения  у  границы  не  были   встревожены
неожиданным  появлением  толпы  захватчиков  из  Коннектикута.   Они   смело
двигались по стране, как могучий караван в пустыне; женщины и дети  ехали  в
повозках, нагруженных горшками и котлами, словно собирались  сварить  живьем
честных голландцев и съесть их как омаров.  Вслед  за  повозками  шла  шайка
длинноногих, худощавых мошенников с топорами на плече и  тюками  за  спиной,
твердо  решивших  _благоустроить_  страну  вопреки  желанию  ее  владельцев.
Обосновавшись   здесь,   они   вскоре   совершенно   вытесняли    несчастных
нидерландцев, выгоняя их из тех прелестных  маленьких  лощин  и  плодородных
долин,  в  которых  с  такой  охотой  селились  наши  голландские   фермеры.
Замечательно то, что, где бы  ни  осели  эти  хитрые  пришельцы  с  востока,
честные голландцы оттуда постепенно исчезали, медленно отступая, как индейцы
перед белыми,  ибо  совершенно  не  выносили  болтливого,  раздражительного,
непривычного торгашеского нрава своих новых соседей.
   Все  эти  наглые  посягательства  на   владения   Высокомощных   Господ
сопровождались, как указывалось выше, бесконечными грязными ссорами, драками
и распространением обычая спать не раздеваясь в одной постели. Все это,  без
сомнения, побудило бы доблестного Питера к немедленному отмщению, не будь он
в это самое время  встревожен  печальными  известиями  от  мингера  Бекмана,
управлявшего владениями на Саут-Ривер.
   Непокорные шведы, которым столь милостиво было  разрешено  остаться  на
берегах Делавэра, стали уже проявлять дух мятежа и недовольства. Но еще хуже
было то, что на все эти земли заявил решительные притязания, как на законную
собственность  лорда  Балтимора,  губернатор  Фендал,   правивший   колонией
Мэриленд, или Мерри-ленд {1}, как ее  называли  в  старину,  потому  что  ее
жители, не имея в  душе  страха  божьего,  были,  как  известно,  охотниками
_веселиться_ во хмелю, упившись мятным  грогом  и  яблочной  водкой.  Больше
того, забияка Фендал {2} вел себя так враждебно,  что  пригрозил,  если  его
притязания не будут немедленно удовлетворены, тотчас же выступить  во  главе