или земледелец, который не обнаружил бы бесчисленных ошибок в управлении и в
конце концов не убедил бы вас, что дела пошли бы в тысячу раз лучше, если бы
руководство возглавлялось  им.  Как  странно!  Управление,  в  котором  все,
по-видимому, так  прекрасно  разбираются,  неизбежно  оказывается  в  плохих
руках; странно, но в способностях к законодательной  деятельности,  которыми
все  так  щедро  наделены,  постоянно  бывает  отказано  тому  единственному
человеку в государстве, кому по положению надлежит ею заниматься!
   Так и в данном случае каждый из кучи горе-политиков в Новом  Амстердаме
был оракулом в государственных вопросах и мог  бы  руководить  общественными
делами несравненно лучше, нежели Питер Стайвесант. Но  старый  губернатор  с
его несговорчивым нравом ни в коем случае не потерпел бы,  чтобы  кто-нибудь
из многочисленных смышленых советников, которые его  окружали,  навязал  ему
свое мнение и спас страну от гибели.
   Итак, едва Питер Стайвесант  отправился  в  поход  против  шведов,  как
старые крамольники  времен  Вильяма  Кифта  снова  подняли  голову  и  стали
устраивать политические собрания, обсуждая на  них  "положение  страны".  На
этих сборищах бургомистры, склонные во  все  вмешиваться,  и  их  услужливые
схепены пользовались значительным влиянием. Эти почтенные чиновники не  были
больше такими толстыми, упитанными и спокойными, как в  мирные  дни  Воутера
Ван-Твиллера. Напротив, как избранники народа они  составляли  теперь  нечто
вроде прочного бруствера между толпой и правительством.  Они  изо  всех  сил
домогались любви народа и были  горячими  защитниками  его  прав,  напоминая
своим  бескорыстным  рвением  горластых  трибунов  древнего  Рима  или   тех
добродетельных патриотов наших дней, которых выразительно называли "друзьями
народа" {1}.
   Под руководством этих глубокомысленных политиков  грязная  чернь  вдруг
стала весьма осведомленной в  вопросах,  которые  были  выше  ее  понимания.
Сапожники, медники и портные все сразу  почувствовали  себя  вдохновленными,
как религиозные глупцы в славные  времена  монашеского  ясновидения,  и  без
всякого предварительного изучения  или  опыта,  в  мгновение  ока  приобрели
способность руководить всеми государственными делами. Необходимо упомянуть и
о множестве дряхлых,  полоумных  престарелых  бюргеров,  которые  мальчиками
пересекли  океан  в  числе  пассажиров  "Гуде  вроу"  и  были  непогрешимыми
оракулами в глазах просвещенной черни. Думать, что человек, который принимал
участие в открытии страны, не знает, как надо ею управлять, было бы в высшей
степени нелепо. Это сочли бы даже  ересью,  как  в  наше  время  считают  ею
сомнение в политических талантах и в бесспорности всех суждений наших старых
"героев  76-го  года"  {2}  или  в  том,  что  тот,  кто  сражался  за  свое
правительство, не в состоянии, как бы глуп от природы он ни был, исполнять в
нем любую должность.
   Питер Стайвесант отличался, однако,  склонностью  управлять  провинцией
без помощи своих подданных, так  что,  вернувшись,  он  очень,  рассердился,
когда обнаружил, что за время его отсутствия они понабрались мятежного духа.
Поэтому  первым  делом  он  решил  восстановить  в  стране  полный  порядок,
растоптав достоинство державного народа.
   Итак, однажды вечером, дождавшись удобного случая,  когда  просвещенная
чернь  собралась  на  многолюдный  сход  и   слушала   патриотическую   речь
вдохновенного сапожника, бесстрашный Питер, как его великий тезка, царь всея
Руси, внезапно появился среди присутствующих, храня на лице такое выражение,
которого было бы достаточно для того, чтобы  привести  в  трепет  мельничный
жернов. Все собрание было повергнуто в ужас; оратора словно  хватил  паралич
посреди высокопарной фразы, и  он  стоял,  пораженный,  с  открытым  ртом  и
дрожащими коленями, между тем как  слова  "ужас!",  "тирания!",  "свобода!",
"права!",   "налоги!",   "смерть!",   "гибель!"   и   целый   поток   прочих
патриотических фраз с ревом вылетали из его  глотки,  пока  ему  не  удалось
закрыть, наконец, рот. Разгневанный Питер, не обращая  внимания  на  толчею,
создавшуюся из-за того, что каждый  старался  спрятаться  за  спину  соседа,
подошел к крикливому забияке и, вытащив огромные серебряные часы, которые во
время оно, возможно, служили городскими часами и сохранились до наших дней у
его потомков как семейная диковина, попросил оратора починить их, чтобы  они
снова пошли. Оратор смиренно признался, что никак не  может  этого  сделать,
ибо не знаком с их устройством.
   - Ну-ка, - сказал Питер, - испытай свое  искусство,  любезный.  Смотри,
вот все пружины и колесики; ты ведь знаешь, как легко может  самая  неловкая
рука остановить часы и разобрать их  на  части.  Почему  же  привести  их  в
порядок должно оказаться труднее, чем остановить?
   Оратор заявил, что занимается совершенно иным ремеслом, что  он  бедный
сапожник и никогда в жизни не имел дела с  часами.  Есть  люди,  искусные  в
часовом ремесле, коим и надлежит заниматься этим делом, а что до него, то он
только все перепутает и испортит превосходную вещь.
   -  Послушай-ка,  господин  хороший,  -  воскликнул  Питер,  сразу  ловя
сапожника на слове и по-прежнему храня такой вид, от которого  тот  чуть  не
превратился в каменную выколотку; - как это ты позволяешь себе вмешиваться в
дела правления, приводить в порядок, налаживать,  латать  и  чинить  сложную
машину, основы устройства которой выше твоего разумения  и  даже  простейшие
действия которой недоступны твоему пониманию, настолько они тонки, между тем
как ты не в состоянии исправить пустяковый недостаток в  самом  обыкновенном
механизме, все тайны которого открыты для твоего взгляда? Убирайся  к  своей
коже и каменной выколотке, что могут служить  эмблемой  твоей  головы;  чини
свои башмаки и ограничься  тем  призванием,  для  которого  провидение  тебя
создало. Но знай, - Питер повысил голос так, что воздух вокруг  зазвенел,  -
если я когда-либо поймаю тебя или кого-нибудь из  твоего  племени,  будь  то
квадратноголовый  или  плоскозадый,  на   том,   что   вы   вмешиваетесь   в
государственные дела, тогда, клянусь святым Николаем, я сдеру со  всех  вас,
ублюдков, живьем шкуру и велю натянуть  ее  на  барабаны,  чтобы  впредь  вы
шумели не попусту!
   От этой угрозы и оглушительного голоса, каким она была произнесена, вся
толпа задрожала в страхе. Волосы на голове оратора встали  дыбом,  наподобие
свиной щетины, которую он сучил вместе с дратвой, а у всех  присутствовавших
на  собрании  рыцарей  наперстка  замерли  их  могучие  сердца,  и  все  они
почувствовали себя так, словно им и  впрямь  хотелось  проскользнуть  сквозь
игольное ушко.
   Принятая мера произвела  желаемое  действие,  восстановив  в  провинции
порядок, но зато она повела к тому, что просвещенная чернь стала  охладевать
к великому  Питеру.  Многие  обвиняли  его  в  проявлении  аристократических
замашек  и  слишком  явном  потакании  патрициям.  В  сущности,  для   таких
подозрений кое-какие основания были, ибо при нем впервые появились фамильная
гордость и хвастовство богатством, которые  впоследствии  достигли  в  нашем
городе такого расцвета {после тех событий, которые описывает мистер Никербокер (в 1701 г.  Автор  К.