В. А. М.),  упоминается  Фредерик  Филипс  {3},  считавшийся  самым  богатым
мингером в Нью-Йорке; о нем говорили, что  у  него  _целые  бочки  индейских
монет или вампумов_. После него остались сын и дочь, которые по голландскому
обычаю  поделили  наследство  поровну".  -  Издатель.}.  Тот,   кто   правил
собственными колясками, имел собственных коров и наследственный клочок земли
под  капустой,  смотрел  на  менее  состоятельных  соседей  сверху  вниз,  с
ласковой, но в то же время  оскорбительной  снисходительностью;  а  те,  чьи
родители были каютными пассажирами на  "Гуде  вроу",  постоянно  спорили  по
поводу того, чьи предки благородней. В это время стала появляться роскошь  в
различных формах, и даже сам Питер Стайвесант (хотя его положение в сущности
требовало некоторой пышности и великолепия) появлялся на народных торжествах
в  парадной  карете,  а  в  церковь  всегда  ездил  в   желтой   коляске   с
огненно-красными колесами!
   Из нарисованной мною картины читатели легко могут заметить, что  многие
черты характера наших предков в  точности  сохранили  их  потомки.  Гордость
своим богатством все еще царит среди  наших  зажиточных  граждан.  И  многие
работящие ремесленники, в начале своей жизни неустанно трудившиеся в пыли  и
безвестности,  впоследствии  выбиваются   из   сил,   разыгрывая   из   себя
джентльменов и упиваясь почетом, честно добытым ими в поте  лица.  Этим  они
напоминают домовитую, но честолюбивую хозяйку, которая целый день хлопотала,
не покладая рук, в жаркой кухне, чтобы приготовить парадный обед, а  вечером
вплывает  в  гостиную  и  изнемогает  от  духоты  в  пышном  наряде   глупой
великосветской дамы.
   Нельзя без изумления смотреть и на то, сколько  появилось  в  последние
годы   знатных   семейств,   чрезвычайно   гордящихся   древностью    своего
происхождения. Так, человек, который может взирать на отца, не испытывая при
этом унижения, считает себя достаточно значительной особой; тот,  кто  может
без опасений разговаривать о своем дедушке, бывает еще  тщеславней,  а  тот,
кто может оглянуться на своего прадеда, не споткнувшись о табурет  сапожника
и не стукнувшись головой о  позорный  столб,  совершенно  нетерпим  в  своих
притязаниях на знатность. Бог ты мой, какие  ссоры  вспыхивают  между  этими
выскочками часовой давности и выскочками суточной давности!
   Что  касается  меня,  то  я  считаю  старинные  голландские   семейства
единственными представителями местной  знати,  подлинными  землевладельцами;
при виде старого честного бюргера, спокойно  покуривающего  свою  трубку,  я
всегда   проникаюсь   к   нему   почтением,   как   к   достойному   потомку
Ван-Ренселлеров, Ван-Зандтов, Никербокеров и Ван-Тойлов.
   Я не хотел бы, однако, чтобы из сказанного мною  в  первой  части  этой
главы читатель сделал вывод, будто великий Питер  был  губернатором-тираном,
державшим своих подданных в ежовых рукавицах. Напротив, в тех случаях, когда
его достоинство и власть не бывали затронуты, он всегда проявлял великодушие
и любезную снисходительность. Он действительно верил (боюсь, что  мои  более
просвещенные   читатели-республиканцы   сочтут   это   доказательством   его
невежества и ограниченности), что, предохраняя чашу  общественной  жизни  от
опьяняющего зелья политики, он  способствовал  покою  и  счастью  народа,  а
отвлекая умы новонидерландцев от вопросов, которые недоступны их пониманию и
могут лишь разжечь в них страсти, он помогал  им  более  честно  и  прилежно
заниматься  своим  делом  и  таким  образом  стать   полезными   гражданами,
заботящимися о своих семьях и своем достоянии.
   Отнюдь не будучи несправедливо суровым, он радовался при виде того, что
бедный и работящий человек веселится, и поэтому всячески поощрял  устройство
празднеств и народных развлечений. В его правление был впервые введен обычай
бить яйца на Paas, то есть на пасху. Новый  год  также  ознаменовали  буйным
ликованием, и о его наступлении возвещали колокольным звоном и выстрелами из
пушек. Каждый дом был храмом бога веселья: ради такого случая лились  океаны
вишневой наливки, настоящей голландской можжевеловой водки и горячего  сидра
с пряностями;  и  каждый  бедняк  в  городе  старался  напиться  допьяна  из
соображений чистой экономии - поглотить спиртного столько, чтобы хватило  на
полгода вперед.
   Приятно было смотреть на доблестного Питера, когда субботними  вечерами
он  сиживал  среди  старых  бюргеров  и  их  жен  под  большими   деревьями,
простершими свою тень над Батареей,  и  наблюдал  за  юношами  и  девушками,
которые танцевали на лужайке. Здесь он курил свою трубку, отпускал шутки и в
тихих, ниспосылающих забвение радостях мирной жизни забывал о суровых ратных
трудах. Время от времени он одобрительно кивал юношам, которые  притоптывали
и дрыгали ногами сильнее других, а иногда от чистого сердца  крепко  целовал
веселую  красотку,  продержавшуюся  дольше  всех  своих  соперниц,   которые
окончательно выбились из сил, и тем  бесспорно  доказавшую,  что  она  самая
лучшая плясунья.
   Правда, как-то раз согласие между собравшимися было несколько нарушено.
Молодая женщина, недавно приехавшая из Голландии и, конечно, ставшая поэтому
законодательницей мод в городе и заметной фигурой  в  веселящемся  обществе,
явилась, имея на себе всего только полдюжины  юбок,  к  тому  же  рискованно
коротких. Шопот пробежал среди присутствующих, все старые дамы почувствовали
себя крайне оскорбленными, молодые женщины краснели и страдали душой за  эту
"бедняжку", и даже сам губернатор, как заметили, был  слегка  смущен.  Чтобы
довершить  изумление  этих  славных  людей,  она,  танцуя  джигу,  принялась
выписывать какие-то странные кривые, которым научилась от учителя  танцев  в
Роттердаме.  То  ли  она  слишком  воодушевилась,   дрыгая   ногами,   то-ли
заблудившийся зефир позволил себе вольность  навязать  свои  услуги,  трудно
сказать, но, делая грациозный пируэт, который оказал  бы  честь  современной
бальной зале, она  показала  всем  нечто  совершенно  неожиданное,  от  чего
зрители пришли в  большое  восхищение,  некоторые  почтенные  провинциальные
советники сильно взволновались, а  сам  добродетельный  Питер,  как  человек
непревзойденной скромности, почувствовал себя жестоко оскорбленным.
   Ему уже давно неприятно было видеть короткие женские наряды, вошедшие в
моду со времен Вильяма Кифта, и хотя он  испытывал  крайнее  отвращение  при
мысли о том,  что  должен  заниматься  дамскими  юбками,  тем  не  менее  он
немедленно посоветовал всем женщинам пришить оборки до самого пола. Он также
распорядился, чтобы дамы, равно как и джентльмены, во время танцев не делали
никаких других па, кроме переходов и поворотов и  двойного  притопа,  и  под
страхом вызвать его" крайнее неудовольствие  запретил  впредь  всем  молодым
женщинам малейшую попытку, как он выразился, "показывать свои прелести".
   Это были единственные ограничения, которые он установил для женщин,  но
те рассматривали их как  тиранические  притеснения  и  сопротивлялись  им  с
жаром, неизменно проявляемым прекрасным полом,  когда  ущемляют  его  права.
Питер Стайвесант ясно понимал, что при попытке  пойти  в  этом  вопросе  еще
дальше может возникнуть опасность, как бы они вовсе не отказались  от  юбок;
поэтому, как умный человек, хорошо-знакомый с женским  нравом,  он  перестал
настаивать и в дальнейшем предоставил им носить юбки такой длины  и  прыгать