вызывают кликами  и  торжественно  относят домой  -  ему не  следует  давать
отставку.  Напротив,  архиепископ  Парижский  вынужден  бежать  в  карете  с
разбитыми стеклами и  обязан жизнью бешеной скачке. Лейб-гвардию, которую вы
было  выставили,  лучше  убрать  обратно15. Даже  думать нечего о
посылке штыков.
     Вместо  солдат  Oeil de  Boeuf высылает...  плотников, чтобы  разобрать
помост. Не слишком  полезный шаг! Через несколько минут  плотники  перестают
стучать и разбирать помост,  а замирают на нем с молотками а руках и слушают
с разинутыми ртами16. Третье сословие принимает декрет: оно было,
есть и будет не  чем иным, как Национальным  собранием, и  более того, будет
обладать  неприкосновенностью, причем все  члены его  также неприкосновенны:
"Признаются  бесчестными,  изменниками  нации  и  виновными в  преступлении,
караемом  смертной  казнью,  любой  человек,  корпорация, трибунал,  суд или
комиссия, которые  отныне  и  впредь,  во время этой сессии или последующей,
осмелятся преследовать, допрашивать, арестовывать или санкционировать арест,
задерживать  или санкционировать задержание и т. д. и т. п., от  кого  бы ни
исходил этот  приказ"17.  Написав  это, можно  и успокоиться, тем
более  аббат Сиейес  говорит: "Господа, сегодня  вы те же самые,  что и были
вчера".
     Пусть  визжат царедворцы, но  так есть,  и  так будет.  Заряженный  ими
патрон  разорвался  в патроннике,  покрыв  их  ожогами, позором и немыслимой
грязью! Бедный  триумвират,  бедная королева и особенно бедный муж королевы,
который  имел самые добрые  намерения,  если вообще у него были определенные
намерения!  Невелика  та мудрость,  которая проявляет  себя  задним  числом.
Несколько  месяцев  назад  эти  35 уступок вызвали бы во Франции  ликование,
которое могло  бы продлиться несколько лет. Теперь же  они ничего  не стоят,
само упоминание о них встречается презрением, прямые приказы короля - пустой
звук.
     Вся Франция  кипит,  море людей,  оцененное в "десять  тысяч", клокочет
"весь этот день в Пале-Руаяле"18. Оставшаяся часть  духовенства и
около 48 дворян, в  том числе  герцог Орлеанский, отныне и впредь перешли  к
победоносной  палате   общин,  которая   встретила  их,   что   естественно,
"приветственными кликами".
     Третье  сословие торжествует,  город Версаль  приветствует  его, десять
тысяч человек весь день крутятся в Пале-Руаяле, и  вся  Франция, привстав на
цыпочки,  готова закружиться  в этом  водовороте.  Пусть ка  Oeil  de  Boeuf
попробует  не  заметить этого.  Что  же  касается  короля  Людовика,  то  он
проглотит обиды, будет выжидать и  молчать, будет  поддерживать существующий
мир  любой  ценой. Был вторник 23 июня, когда  он  изрек свой  окончательный
королевский приказ,  но не истекла и неделя,  как он предписал  упорствующей
части дворянства, чтобы она также была любезна уступить. Д'Эпремениль рвет и
мечет;  Бочка-Мирабо "ломает  шпагу"  и  произносит обет,  который  было  бы
неплохо и сдержать. "Тройственное семейство" теперь полностью в сборе, когда
третий  заблудший  брат,  дворянство,  присоединился к  ним,  заблудший,  но
заслуживающий   прощения   и   умиротворенный,   насколько   это   возможно,
сладкоречием председателя Байи.
     Так восторжествовало третье сословие.  Генеральные штаты  действительно
становятся Национальным  собранием,  и вся Франция может петь: "Тебя,  Бога,
хвалим"великая  победа.  Всю последнюю  ночь  июня на  улицах  Версаля не встретишь
никого, кроме "людей, бегущих с факелами", с криками и ликованием. От 2 мая,
когда они целовали  руку Его Величества, до 30  июня,  когда люди носились с
факелами, мы  насчитываем 8  недель и 3 дня. За  восемь недель  национальное
ополчение поднялось, забило в набат и собрало вокруг себя столько людей, что
может надеяться выстоять.
     
        "Глава третья. БРОЛЬИ, БОГ ВОЙНЫ"

     Двор  негодует,  что был побежден,  но  что за  беда? В  другой  раз он
поступит умнее. Меркурий сошел напрасно,  теперь  приспело время Марса. Боги
Oeil de  Boeuf удалились во тьму своей туманной Идыи  куя  то,  что  может потребоваться, будь то  "билеты нового Национального
банка", боевые припасы или вещи, навеки сокрытые от людей.
     Но что означает  этот  "сбор  войск"?  Национальное собрание  не  может
получить поддержки для своего  Продовольственного комитета и слышит  только,
что в Париже пекарни находятся в осаде, что в провинции люди "живут на хлебе
из  мякины  и  на  вареной  траве". Но  на всех  дорогах  клубится  пыль  от
марширующих  полков,  от  катящихся  пушек:  к Парижу  и  Версалю  двигаются
иностранные пандурышвейцарские  гвардейцы, большинство  из них  - чужаки,  их  число  достигает
тридцати  тысяч,  а страх увеличивает  его до  пятидесяти.  Уже  на  склонах
Монмартрского  холма роют и копают, что очень напоминает сооружение эскарпов
и  траншей.  Потоку  из Парижа  в  Версаль  преграждает путь  артиллерийская
застава на Севрском  мосту.  На сам  зал  заседаний  Национального  собрания
наведены  пушки,  стоящие в  конюшнях  королевы. Сон депутатов Национального
собрания  прерывается  топотом  солдат,  бесцельно,  или  на  первый  взгляд
бесцельно, толпящихся и перемещающихся глухими ночами "без барабанного боя и
слышимых команд"19. Что это значит?
          подвластных Габсбургам Венгрии и Хорватии для участия в войнах.

     Неужели восемь, неужели двенадцать депутатов во главе с нашими Мирабо и
Варнавами будут внезапно брошены в  замок Гам,  а остальные позорно развеяны
ветром?  Ни  одно Национальное собрание  не может  создавать конституцию под
дулами пушек, стоящих в конюшнях королевы! Что означает это молчание Oeil de
Boeuf,  нарушаемое только кивками голов и пожиманием плеч? Что они чеканят и
куют в  потаенных пещерах  туманной Иды? Растерявшиеся патриоты не перестают
задавать подобные вопросы, но ответом им - только эхо.
     Вопросы и эхо  в ответ  на них -  это уже  достаточно скверно, а теперь
еще, по мере  того как скудный сельскохозяйственный год, который тянется  от
августа до августа, подходит к концу, подступает голод.  Сидя  "на хлебе  из
мякины  и  на вареной траве", грабители и впрямь могут  собираться толпами и
окружать фермы и замки с яростными воплями:  "Хлеба! Хлеба!" Посылать солдат
против них бесполезно: при одном виде солдат они рассеиваются, проваливаются
сквозь землю и тут же собираются в другом месте для нового бунта  и грабежа.
Страшно смотреть на это,  а главное  - как это преломляется  в  25 миллионах
подозрительных голов! Грабители и Брольи, открытые мятежи, невероятные слухи
сводят с ума большинство голов Франции. Каковы же будут последствия?