исключительными способностями к воображению совсем или почти совсем не может
обходиться без символов: так турки глядят на знамя Пророка, так было сожжено
чучело  из ивовых прутьев,  а изображение  Неккера уже  недавно  побывало на
улицах - высоко на шесте.
     В таком  виде они проходят по улицам, смешанная, постоянно возрастающая
толпа, вооруженная топорами, дубинами, чем попало, серьезная и многозвучная.
Закрывайте все театры, прекращайте танцы и на  паркетных полах, и на зеленых
лужайках! Вместо христианской субботы  и праздника кущейи обезумевший Париж будет плясать под дудку Сатаны!
     обрядности (Левит 23, 34-36).

     Однако Безанваль с конницей и пехотой уже находится на площади Людовика
XV. Жители,  возвращаясь  на  исходе дня после прогулки  из Шайо  или Пасси,
после небольшого  флирта  и легкого вина,  плетутся более унылым шагом,  чем
обычно. Будет  ли  проходить  здесь процессия с  бюстами?  Смотрите  на нее;
смотрите, как бросается к ней принц Ламбеск со своими немецкими гвардейцами!
Сыплются  пули  и сабельные удары,  бюсты  рассечены на куски,  а с  ними, к
сожалению, и  человеческие  головы.  Под  сабельными  ударами  процессии  не
остается ничего иного,  как  развалиться и рассеяться по  подходящим улицам,
аллеям,  дорожкам  Тюильри  и  исчезнуть.   Безоружный  изрубленный  человек
остается лежать на месте - судя по мундиру, это французский гвардеец. Несите
его, мертвого и окровавленного (или хотя бы весть  о  нем), в казарму, где у
него еще есть живые товарищи!
     Но почему  бы победителю  Ламбеску  не атаковать аллеи  сада Тюильри, в
которых прячутся беглецы? Почему бы  не показать и  воскресным  гулякам, как
сверкает  сталь,  орошенная кровью, чтобы  об этом говорили до звона в ушах?
Звон, правда, возник,  но  совсем  не тот. Победитель Ламбеск в этой второй,
или  тюильрийской, атаке имел только  один  успех: он  опрокинул (это нельзя
даже  назвать  ударом сабли,  поскольку удар  был  нанесен плашмя)  бедного,
старого  школьного  учителя,  мирно  трусившего  по аллее,  и  был  вытеснен
баррикадами  стульев,  летящими  "бутылками  и  стаканами"   и  проклятиями,
звучавшими как в басах, так и в сопрано. Призвание укротителя черни все-таки
весьма щекотливо:  сделать слишком  много  столь  же  плохо, как  и  сделать
слишком мало,  потому что каждый из  этих басов,  а еще более каждое из этих
сопрано  разносятся  по всем уголкам города, звенят яростным негодованием  и
будут звенеть  всю  ночь.  Десятикратно усиливается  крик:  "К  оружию!";  с
заходом солнца гудят набатным  звоном  колокола,  оружейные лавки взломаны и
разграблены, улицы -живое пенящееся море, волнуемое всеми ветрами.
     Таков  результат  атаки  Ламбеска  на  сад  Тюильри:  она  не  поразила
спасительным ужасом гуляющих в Шайо, но  полностью пробудила Безумие и  трех
Фурий,  которые,  правда,  и так не спали!  Ведь, затаившись, эти  подземные
Эвменидысамые  унылые  дни его существования  и вдруг взметаются в  пляске, потрясая
дымящимися факелами  и развевающимися  волосами-змеями. Ламбеск  с  немецкой
гвардией возвращается  в казармы под  музыку проклятий,  затем едет обратно,
словно помешанный; мстительные французские гвардейцы, со сведенными бровями,
ругаясь,  бросаются  за ним из своих казарм на Шоссе-д'Антен и  выпускают по
нему   залп,   убивая  и  раня  окружающих,  но   он   проезжает  мимо,   не
отвечая31.
     римской мифологии им соответствуют Фурии.

     Спасительная мысль не  скрывается под  шляпой с плюмажем. Если Эвмениды
пробудились, а Брольи не отдает приказов, что может сделать Безанваль? Когда
французские  гвардейцы вместе с волонтерами из Пале-Руаяля, горя  отмщением,
врываются  на  площадь  Людовика XV, они  не  находят там  ни Безанваля,  ни
Ламбеска, ни немецкую гвардию и вообще каких-либо солдат. Весь военный строй
исчез.  В  дальний конец  Восточного бульвара в  Сент-Антуанском  предместье
вступают нормандские стрелки, пропыленные, томимые жаждой после тяжелого дня
верховой езды; но они не могут  найти  ни квартирмейстера,  ни дороги в этом
городе, объятом  беспорядками; они не могут добраться  до Безанваля или хотя
бы  выяснить, где  он  находится. В  конце концов  нормандцы вынуждены стать
биваком  на улице, в пыли и жажде,  пока какой-то патриот не  подносит им по
чарке вина, сопровождая ее полезными советами.
     Разъяренная толпа окружает Ратушу  с криками "Оружия!", "Приказов!". 26
городских  советников  в длинных  мантиях  уже  нырнули  в бешеный  хаос, из
которого не вынырнут уже никогда. Безанваль с трудом пробирается  на Марсово
поле и вынужден оставаться  там  "в  ужасающей неопределенности";  курьер за
курьером  скачет  в  Версаль, но  ни один не приносит ответа, да и сами  они
возвращаются  с  большим  трудом, потому  что на дорогах заторы из батарей и
пикетов,  потоков  экипажей,  остановленных  -  по  единственному   приказу,
отданному Брольи, - для  осмотра. Oeil de Boeuf, слыша  на  расстоянии  этот
безумный шум,  который напоминает о вражеском  нашествии,  в  первую очередь
старается сохранить в целости свою голову.
     Новое министерство,  у  которого  только одна нога  вдета в стремя,  не
может брать барьеры. Безумный Париж предоставлен самому себе.
     Что являет  собой этот Париж после наступления темноты? Столица Европы,
внезапно  отринувшая  старые  традиции   и  порядки,  чтобы   в  схватках  и
столкновениях   обрести  новые.   Привычки  и  обычаи  больше  не  управляют
человеком,  каждый, в  ком есть хоть капля самостоятельности,  должен начать
думать  или следовать  за  теми, кто  думает. Семьсот тысяч  человек в  одно
мгновение  ощущают, что  все старые  пути,  старые образы мысли  и  действия
уходят из-под ног. И вот устремляются они, охваченные ужасом, не зная, бегут
ли они, плывут или летят,  стремглав  в новую эру. Звоном оружия  и  ужасом,
своими раскаленными  ядрами  угрожает  сверху разящий  бог войны  Брольи,  а
разящий мир бунтовщиков - снизу - грозит кинжалом и пожарами: безумие правит
свой час.
     К  счастью,  вместо  исчезнувших  26  собирается  избирательный клуб  и
объявляет  себя  Временным  муниципалитетом.  Поутру  он  призовет  старшину
Флесселя с  одним-двумя  эшевенами для оказания помощи  в  делах. Пока же он
издает  одно  постановление,  но  по  наиболее  существенному  вопросу  -  о
немедленном образовании парижской милиции. Отправляйтесь, вы, главы округов,
трудиться  на благо великого  дела, в то время как мы в качестве постоянного
комитета будем бодрствовать. Пусть мужчины,  способные  носить  оружие,  всю
ночь несут  стражу,  разделившись на группы, каждая  в своем квартале. Пусть
Париж  заснет   коротким  лихорадочным  сном,  смущаемым  такими   бредовыми
видениями, как  "насильственные  действия у  Пале-Руаяля",  чтобы  время  от
времени  при нестройных звуках вскакивать  в  ночном колпаке и вглядываться,
вздрагивая,  в  проходящие  взаимно  несогласованные  патрули, в  зарево над