Но  для взора просвещенного  патриота это было грозовой тучей, внезапно
возникшей на  лучезарно-ясном  небе! Туча, чернотой соперничающая  с  мраком
Эреба, заряженная  бесконечным  запасом  электричества. Мэр  Байи и  генерал
Лафайет в негодовании подают в отставку,  и их приходится улещать, чтобы они
вернулись.   Туча  рассеивается,   как  и   свойственно  грозовым   облакам.
Возвращается ясная  погода, хотя  и несколько  отуманенная и все же менее  и
менее неуемного свойства.
     Во всяком  случае, каковы бы ни были препятствия, Бастилия  должна быть
стерта с лица  земли, а вместе с  нею феодализм, деспотизм  и, как надеются,
подлость  вообще  и  все угнетение  человека  его  собратом-человеком.  Увы,
подлость и  угнетение не  так легко уничтожить! Что же касается Бастилии, то
она с каждым  днем и с каждым  месяцем  разрушается, каменные плиты и валуны
непрерывно  разваливаются  по  специальному  приказу нашего  муниципалитета.
Толпы  любопытных  бродят  в  ее  утробе,  разглядывают  скелеты,  найденные
замурованными в  каменных мешках  (oubliettes), железные  клетки, чудовищные
каменные плиты с  цепями и висячими замками. Однажды мы видим там  Мирабо  с
женевцем  Дюмоном52,  рабочие  и зеваки почтительно  расступаются
перед ними, освобождая для них путь,  и бросают под ноги стихи и  цветы, а в
карету - бумаги из архивов Бастилии и редкости под громкие "Виват!".
     Ловкие  издатели   составляют  книги  из  архивов  Бастилии,   из   тех
документов, которые  не сгорели.  Ключ от  этой  разбойничьей берлоги  будет
переправлен через  Атлантику и ляжет на стол Вашингтона. Большие часы тикают
теперь в частной квартире какого-то  часовщика-патриота и больше не отмеряют
время беспредельного страдания. Бастилия исчезла, исчезла  в нашем понимании
слова,  потому  что  ее плоть,  ее известняковые блоки, отныне и  на  долгие
столетия нависают,  претерпев счастливую метаморфозу, над водами Сены в виде
моста  Людовика  XVI53дольше в памяти людей.
     Согласия.

     Вот  куда привели  нас вы,  величественные сенаторы, с  вашей клятвой в
Зале  для  игры в  мяч,  вашей инертностью и побудительными  мотивами, вашим
прагматизмом   и  тупой  решительностью.   "Только   подумайте,  господа,  -
справедливо настаивают просители, вы, которые  были нашими спасителями, сами
нуждаетесь в  спасителях",  т. е.  храбрых  бастильцах, рабочих  Парижа,  из
которых многие находятся в стесненных денежных обстоятельствах!54
Открыты  подписки,  составляются  списки,  более  точные,  чем  списки  Эли,
произносятся  речи.  Образован   отряд  героев  Бастилии,  довольно  полный,
напоминающий аргонавтов и  надеющийся просуществовать  столько же, сколько и
они. Но немногим более чем через год  вихрь  событий разбросает  их,  и  они
исчезнут.  Вот так за многими высочайшими достижениями людей следуют  новые,
еще более высокие, и оттесняют их из превосходной степени в сравнительную  и
положительную!  Осада  Бастилии,  которая   перевешивает  на  весах  истории
большинство других  осад,  включая осаду  Трои,  обошлась,  как  выяснилось,
убитыми  и смертельно раненными  со  стороны осаждавших  в  83 человека,  со
стороны осажденных, после всего этого сжигания соломы, потоков огня  и ливня
пуль,  -  в  одного -  единственного  бедного  инвалида, убитого  наповал на
бастионе!55 Крепость Бастилии  пала, подобно городу Иерихонучудодейственного гласа.
     
        " 

        "Глава первая. СОЗДАВАЙТЕ КОНСТИТУЦИЮ"

     Здесь, быть может,  уместно  определить более точно, что означают слова
"Французская  революция", потому что,  если  задуматься, в них  вкладывается
столько  различных  значений,  сколько  людей  произносят  их.  Все  в  мире
развивается, изменяется из минуты в минуту, но это заметно лишь при переходе
от  эпохи  к  эпохе. В нашем  временном  мире,  пожалуй,  нет ничего,  кроме
развития и преобразования, во всяком случае ничего иного, что  можно было бы
ощутить. Вы можете ответить, что революция - это более быстрое изменение. На
что можно  снова  спросить: насколько более быстрое?  С  какой скоростью?  В
какой именно  момент  этого  неравномерного  процесса,  который  различается
скоростью, но никогда не  останавливается, пока  не остановится  само время,
начинается и кончается революция; в  какой момент она перестает быть простым
преобразованием  и становится  именно революцией? Это вопросы, в большей или
меньшей степени зависящие от ее определения.
     Для  себя  мы  отвечаем,  что  Французская  революция  -  это  открытое
восстание  и насильственная  победа вырвавшейся на  свободу  анархии  против
разложившейся, исчерпавшей  себя  власти;  это  анархия,  которая взламывает
тюрьмы,  выплескивается  из  бездонных глубин  и  бесконтрольно,  неудержимо
бушует,  охватывая   мир,   которая   нарастает   от   приступа  к  приступу
лихорадочного бешенства, пока не  перегорит сама  собой,  пока не разовьются
элементы  нового  порядка,  которые  она содержит (ибо  любая сила  содержит
таковые),  пока анархия  не  будет  если  не  упрятана  снова  в тюрьму,  то
обуздана,  а ее безумные силы не окажутся направлены к своему предназначению
как  здравые  и  контролируемые.  Ибо,  как  на  скрижалях  провидения  было
предначертано   править  миром  любым  иерархиям  и  династиям,   теократии,
аристократии,  автократии, гетерократии,  так же  предначертано сменяться по
очереди   победоносной   анархии,  якобинству,   санкюлотизму,   Французской
революции,  ужасам   Французской   революции,  как  бы   это  ни   называть.
"Разрушительный гнев" санкюлотизма - вот о чем мы будем говорить, не имея, к
несчастью, голоса, чтобы воспеть его.
     Разумеется,  это  великое   событие,   более   того,   трансцендентное,
опрокидывающее  все правила и  весь предшествующий опыт, событие, увенчавшее
наше  Новое время.  В  нем снова  и совершенно неожиданно проявился  древний
фанатизм в  новом  и  новейшем обличье,  чудотворный,  как  любой  фанатизм.
Назовем  его фанатизмом "отбрасывания формул" (de humer  les formules).  Мир
формул,  точнее, мир,  управляемый по законам формы,  а таков весь обитаемый
мир, неизбежно  ненавидит подобный фанатизм, как смерть, и находится с ним в
роковой борьбе.  Мир  формул должен  его  победить  или,  проиграв сражение,
умереть, ненавидя и  проклиная  его, но  при этом он никак не может помешать
настоящему  или  прошлому существованию  фанатизма.  Есть  проклятия и  есть
чудеса.
     Откуда он пришел? Куда он  идет? Вот главные  вопросы!  Когда век чудес
уже  померк  в дали  времен,  как  недостойное  веры  предание,  и даже  век
условностей уже состарился,  когда существование человека  многие  поколения