значительно  дальше.  Тогда он  (вспомним,  что  ему  были  хорошо  известны
памятники  страны на  Ниле; он  видел  их собственными глазами и знал, какой
высокой цивилизации  они обязаны своим существованием) заявил, что многие из
тех: монументов, которые он нашел  здесь, в  джунглях Копана,  "выполнены  с
гораздо большим вкусом, чем самые красивые  монументы  египтян, другие же по
своим художественным достоинствам по меньшей мере равны им".
     Для того  времени  это  утверждение  было чудовищным. Когда в одном  из
своих писем Стефенс  поделился новостью о находках, его сообщения вызвали не
только  недоверие,  но  и  смех. Был  ли он  в  состоянии  доказать  то, что
утверждал?
     "С  чего  начать?"  -  спрашивал  он  себя,  смущенный  размерами  этих
монументов  и   непроницаемостью   зеленых   стен,  которые   их   окружали.
"Предприятие почти совершенно безнадежное. Руины разбросаны  по всему  лесу.
Здесь,  правда, есть  река; она впадает  в тот же океан, на  берегу которого
лежит Нью-Йорк, но на реке - стремнины и пороги. Остается одно: распилить ту
или  иную  статую  и таким образом  перевезти  ее  в качестве  образца,  а с
остальных снять  слепки". И добавляет: "Ведь слепки из Парфенона, хранящиеся
в Британском музее, считают ценными памятниками".
     Однако  впоследствии  он отказался  от  этой  мысли.  Ведь  с  ним  был
Казервуд, и он обратился к художнику с просьбой приступить к делу. Казервуд,
автор великолепных зарисовок египетских памятников, пришел в замешательство;
хмурясь,   он  щупал   каменные  лица   изваяний,  таинственные   иероглифы,
причудливый орнамент, проверял вновь и вновь освещение, смотрел, как ложатся
тени на великолепно изваянные рельефы, и качал головой...
     А  в это время Стефенс, не успокаиваясь,  посылает проводника назад,  в
деревню,  расспросить, не  может ли  кто-нибудь  сообщить  что-либо  об этих
таинственных   статуях.   Таковых   не   находится.  Кто   мог  создать  эти
высокохудожественные  произведения?  "Quien  sabe?"  ("Кто  знает?") - таков
стереотипный ответ.
     Вместе с метисом Бруно, деревенским портным, он забирается все дальше и
дальше  в  джунгли и  находит все  новые  и новые  статуи,  стены, ступени и
террасы.
     "Огромные корни  опрокинули  с постамента один  из  монументов,  вокруг
другого обвились ветви, и он висел в воздухе, третий  был опрокинут на землю
и  весь  опутан вьющимися  растениями. Еще  один, наконец,  стоял  вместе  с
алтарем  посреди целой  рощицы  деревьев,  словно  охранявших  его  покой  и
защищавших его,  как  святыню, от  солнца.  В торжественной тишине  леса  он
казался божеством, погруженным в глубокий траур по исчезнувшему народу".
     К  тому  времени,  когда  Стефенс  вновь  встретился  с Казервудом,  он
насчитал    по    меньшей    мере   полсотни   стел-,   статуй    и   других
достопримечательностей,  которые  необходимо  было зарисовать. Но  Казервуд,
опытнейший  рисовальщик  Казервуд,  вновь  качает  головой.  Здесь  рисовать
нельзя: слишком мало света.  Надо сначала наладить освещение. В этом сумраке
из-за теней нечетко видны контуры.
     Они решают отложить работу на следующий день. Необходима помощь, а  для
этого  надо сходить в деревню.  Но вот идет какой-то метис, он одет лучше  и
ярче,  чем  их  носильщики,  да  и  другие  местные  жители, с  которыми  им
доводилось   встречаться.   Может   быть,   он  хочет  им  помочь?   Однако,
приблизившись,  этот смуглый  человек неожиданно представляется  им  как дон
Хосе-Мария и предъявляет документы на право владения всем участком - от реки
Копан и дальше, включая и тот район, в котором находятся найденные Стефенсом
и  Казервудом монументы.  Стефенс хохочет.  Мысль о том,  что  эти  руины  в
джунглях могут  кому-то  принадлежать, кажется ему абсурдной, и,  когда  дон
Хосе-Мария  начинает  рассказывать, что ему приходилось уже  слышать об этих
монументах. Стефенс прерывает его на полуслове и отсылает назад.
     Однако  вечером,   лежа  в   своей  маленькой  хижине,   Стефенс  вновь
возвращается к этому вопросу. Кому же в самом деле принадлежат эти руины? И,
уже  засыпая,  он  приходит к  следующему категорическому выводу:  "По  всей
справедливости они принадлежат нам;  хотя я  не знал,  как  скоро нас  могли
отсюда  попросить" а все-таки решил, что они должны принадлежать именно нам.
Потом перед моими глазами замелькали какие-то неясные видения, мысли о славе
и благодарности... я натянул на себя одеяло и уснул".
     На следующий день  в джунглях  раздались резкие  короткие удары мачете.
Индейцы  пометили  всего десяток  деревьев; когда одно из них  срубали, оно,
падая,  увлекало за собой остальные, разрывая  сеть лиан и  других  вьющихся
растений.
     Стефенс наблюдал за индейцами. Он искал в их лицах следы той творческой
силы, которая  могла породить эти каменные изваяния. Этой чуждой, незнакомой
творческой силе были присущи зловеще гротескные черты, однако она нашла свое
выражение в  такой высокохудожественной форме, которая  не  могла возникнуть
вдруг,   из   ничего:  она  могла  формироваться  лишь   постепенно   и:  на
соответствующей почве.
     Пока   Казервуд  устанавливал  свой  мольберт,   чтобы  воспользоваться
полученным благодаря стараниям индейцев освещением, Стефенс  вновь углубился
в джунгли. Он  дошел до стены, находившейся на берегу реки. Она была гораздо
выше,  чем ему показалось в первый  раз,  и ограждала большую площадь; стена
очень  сильно заросла,  казалось, что на  нее нахлобучена огромная шапка  из
дикого терна. Пробиваясь сквозь заросли, Стефенс и  сопровождавший его метис
услыхали крики обезьян. "Мы впервые  встретили здесь .этих человекообразных;
в  окружении  великолепных  памятников они  показались  нам духами  усопших,
принадлежавших к исчезнувшему племени, духами, охранявшими  развалины  своих
бывших поселений".
     Затем Стефенс  увидел  строение,  напоминавшее по  форме  пирамиду.  Он
пробился  к  широким  ступеням лестницы;  они были искривлены,  сквозь  щели
проросли  молодые побеги. Лестница вела из  сумрака кустарников ввысь, туда,
где  зеленели кроны  деревьев, к террасе, которая находилась не менее  чем в
тридцати  метрах  над землей.  Стефенс почувствовал  головокружение.  Какому
народу принадлежали все  эти сооружения? Когда он вымер? Сколько веков назад
он построил  эту пирамиду? В  какую эпоху, с помощью  каких орудий, по чьему
поручению и в честь  кого были изваяны все эти бесчисленные скульптуры? Одно
представлялось  несомненным: ни  один  город,  какой  бы он ни был,  не  мог
создать все эти творения обособленно - за  ними должен был стоять  сильный и
могущественный народ. И  когда он представил себе, как много подобных никому
не  ведомых  городов-развалин еще,  быть может, ждут  своего исследователя в
джунглях Гондураса,  Гватемалы  и Юкатана,  его бросило в дрожь при  мысли о
величии стоявшей перед ним задачи.
     Его обуревали тысячи вопросов, и он  не мог ответить ни на один из них.
Он взглянул вниз, туда,  где сквозь листву виднелись монументы. "Разрушенный
город лежал  перед  нами,  словно потерпевший  крушение корабль:  мачты  его
потеряны, название неизвестно,  экипаж  погиб, и  никто  не знает, откуда он