шел,  кому принадлежал, как  долго длилось его  путешествие,  что  послужило
причиной его гибели;  лишь  по едва заметному,  скорее даже  предполагаемому
сходству с известными  нам  типами кораблей можно с трудом догадаться о том,
из  каких  краев  был  его  экипаж; впрочем,  ничего достоверного  о нем мы,
вероятно, так никогда и не узнаем".
     Когда  он,  возвратившись  назад,  захотел  посмотреть,  каковы  успехи
Казервуда, его  глазам  представилась странная картина. Художник стоял перед
той  самой  стелой,  которую они  обнаружили  первой;  около  него  валялись
бесчисленные  листы  бумаги.  Стоя  чуть   ли  не  по  щиколотку  в  болоте,
забрызганный с  ног до  головы грязью,  надев  из-за москитов, которых здесь
была тьма-тьмущая, перчатки и закутав лицо, так  что неприкрытыми оставались
только  глаза,  он  работал   с  сосредоточенной   настойчивостью  человека,
решившего  во  что  бы  то  ни  стало,  любой ценой  преодолеть препятствия.
Казервуд,  один  из последних  великих  рисовальщиков,  традиции  которых  в
какой-то мере отразились еще  в английских  гравюрах начала  нынешнего века,
заглохнув затем в  формалистических экспериментах,  очутился  перед задачей,
разрешить которую, казалось, был не в силах.
     Дело в  том,  что  мир образов,  с  которыми он  здесь  столкнулся, был
совершенно не похож на все то, с чем ему приходилось встречаться до сих пор;
этот мир  был настолько далек  от европейских представлений,  образов, идей,
что  карандаш  буквально  отказывался повиноваться:  не  удавалось  соблюсти
пропорции,  углы сдвигались, и даже с помощью саmега  lucida - обычного в те
годы  вспомогательного  средства  -  Казервуд  не мог  добиться результатов,
которые хотя  бы в  какой-то степени удовлетворили его.  Пойди  разбери, что
там, собственно,  такое  -  орнамент  или  какая-нибудь  часть  человеческой
фигуры?  А  вот  здесь -  глаз,  солнце  или просто  какое-то  символическое
изображение?  А это?  Голова  животного? Допустим. Но где же водились  такие
звери, продуктом  чьей фантазии  явились эти ужасные морды,  на  какой почве
возникли эти! причудливые  представления?  Используя  в  качестве  материала
камень,  неизвестные  скульпторы  и художники создали  уникальные образцы  -
подобных им мировое  искусство  еще  не знало. "Казалось, - писал Стефенс, -
будто  идол  чванится своим  искусством, а две обезьяны,  расположившиеся на
соседнем дереве, смеются над ним".
     Казервуд трудился с утра до вечера; наконец настал  день, когда рисунок
удался. Ему было суждено вызвать громкую сенсацию.
     Но тут случилось нечто странное. Рассчитывая на помощь, Стефенс вступил
в более близкий  контакт с населением  деревушки. Отношения  развивались  на
дружеской основе, ибо Стефенс мог в свою очередь помочь местным жителям, как
это  нередко  бывало с  исследователями, медикаментами  или  добрым советом.
Потом  начались распри. Вновь и вновь с редкой  настойчивостью появлялся дон
Хосе-Мария и  предъявлял  свои  документы  на  право  владения тем  участком
джунглей, где вели свои изыскания  Стефенс  и Казервуд. Из  разговоров с ним
выяснилось,   что  обнаруженные   исследователями  развалины  совершенно  не
интересуют его  и никогда не будут интересовать,  что  ему наплевать на всех
наиденных идолов, - его надоедливость  объяснялась просто-напросто  тем, что
он чувствовал себя ущемленным в своих правах собственника.
     Понимая, что он находится  в стране, где политические страсти  накалены
до предела, Стефенс хотел любой ценой сохранить хорошие отношения с местными
жителями.  Это привело  его  к неожиданному решению.  "Сколько вы хотите  за
руины?" - напрямик спрашивает он дона Хосе.
     "Я думаю, - пишет Стефенс, - что это было для него не менее неожиданно,
чем для  меня, и ввергло его в не  меньшее смущение,  чем если бы я  выразил
пожелание приобрести  в  собственность  его бедную старую  жену,  которую мы
лечили  от  ревматизма... Казалось, он никак не мог решить, кто из нас двоих
рехнулся.  Приобретаемое  владение  не  имело  никакой  цены,  и  потому мое
предложение показалось ему подозрительным".
     Для  того чтобы убедить дона в  солидности своего предложения, Стефенсу
пришлось предъявить все свои документы, из коих явствовало, что он, Стефенс,
человек  безупречного   поведения,   ученый-путешественник  и   одновременно
поверенный  в делах великих  и  могучих  Соединенных Штатов Америки. Все это
вслух  зачитал дону  Хосе некий  грамотей, по имени  Мигель. Бравый дон Хосе
долго переминался с ноги  на ногу, а  потом,  сказав, что он обо  всем  этом
поразмыслит на досуге, отправился восвояси.
     На следующий  день  все началось сначала.  Мигелю вновь пришлось читать
дону Хосе  документы, впрочем, и после  этого  дело  не сдвинулось с  места.
Тогда  Стефенс, который видел в  покупке древнего города Копан  единственную
возможность  сохранить  спокойствие  и  мир  в  этой  заброшенной в джунглях
деревушке,  разыграл  следующую поистине комическую сцену. Притащив чемодан,
он вынул свой мундир дипломата. Дипломатическую миссию он, правда, уже давно
считал  неудавшейся, но зачем же мундиру пропадать? И поверенный в делах США
торжественно  облачается  на  глазах  у  изумленного метиса  в свой парадный
мундир.  Правда, этот мундир не очень  гармонировал  с  клетчатой  рубашкой,
белыми,  забрызганными  до   колен  желтой  грязью  панталонами  и  помятой,
отсыревшей от дождя  панамой, правда, дождь, который лил весь день,  еще  не
прекратился полностью - с деревьев еще капало, а по земле растеклись грязные
лужи,  но  прорвавшийся  сквозь  тучи  солнечный  луч  заплясал  на  больших
пуговицах с  изображением орла и осветил золотую  тесьму,  придав  тем самым
всем  дальнейшим словам  Стефенса ту авторитетную силу убеждения, которая не
может не принести результатов.
     Этот  спектакль  не  мог не  оказать  воздействия на  дона  Хосе-Марию!
Сопротивление  его было сломлено, и Джон Ллойд Стефенс, который впоследствии
писал,  что в  этом странном  одеянии он "был похож на негритянского царька,
встречающего  прибывших  к  нему  с визитом британских офицеров", становится
владельцем древнего города Копан.
     Позднее он добавил:
     "Читателя,  быть  может,  заинтересует,  каким  образом  в  Центральной
Америке приобретаются древние города. Так же  как и любой другой товар,  они
котируются в зависимости от спроса на рынке и предложения; однако, поскольку
они  все  же не  являются  предметом  широкого  потребления,  как, например,
хлопчатобумажные  ткани  или  индиго,  цены  на  них  устанавливаются  самые
произвольные.  В  то время как  раз дела шли  весьма вяло,  и  поэтому знай,
читатель, что я уплатил за Копан 50 долларов! Торговаться мне не пришлось: я
предложил эту сумму, а дону Хосе-Марии она показалась  такой неправдоподобно
высокой, что  он,  вероятно,  посчитал  меня дураком, а если бы  я предложил
большую сумму,  он  принял  бы  меня  не  только  за  дурака,  но  и  еще за
кого-нибудь похуже".
     Само  собой  разумеется,  что  столь  значительное  и,  можно  сказать,
необыкновенное событие,  хотя оно и осталось для всей  деревушки непонятным,
необходимо  было  соответствующим  образом  отпраздновать.  Стефенс  устроил
официальный прием. В торжественном шествии участвовали  все жители  деревни,