неизбежно порождали нетерпимость. Все, что не было христианским, объявлялось
языческим; все, кто жил и мыслил по-иному, считались варварами.
     Эти  представления, присущие людям  XVI столетия, мешали  им признавать
право на  существование каких-либо  иных воззрений даже в тех случаях, когда
эти воззрения являлись следствием совершенно другого взгляда на мир, другого
восприятия окружающего.  Эти представления были весьма  ограниченными, и они
не могли быть поколеблены даже тогда, когда завоеватели Мексики  столкнулись
с очевидными признаками  высокоорганизованной и  высокоразвитой в социальном
отношении  жизни  ацтеков,  познакомились   с  их  системой   образования  и
воспитания,  узнали о некоторых  поистине поразительных открытиях, сделанных
ацтекскими жрецами в области астрономии.
     Уверенности завоевателей в том,  что они имеют дело с дикарями, которые
нуждаются в  обращении  в  истинную веру,  не могли  поколебать  даже  явные
признаки  цивилизации:  большие города,  образцовая  система  дорог и связи,
великолепные  здания  и  храмы.  Богатейший  город Мехико  с  его  лагунами,
прудами,  улицами, плавающими островами цветов (чинампами, которые видел еще
Александр Гумбольдт) был для них всего лишь дьявольским наваждением.
     К  несчастью,  религия ацтеков включала один обряд, который и  в  самом
деле должен был вызывать у каждого, кому приходилось об этом узнать, чувство
отвращения и мысли о кознях дьявола: в государстве ацтеков богам приносились
бесчисленные  человеческие  жертвы;  жрецы  вспарывали  обреченному  грудную
клетку  и извлекали из нее  еще трепещущее окровавленное  сердце.  И  только
теперь  мы  имеем, быть  может,  право  напомнить испанцам, которые со  всей
страстью  восстали против этого  кровавого обычая,  о  заживо  сожженных  на
бесчисленных кострах людях - жертвах их собственной инквизиции.
     Таким образом, в  цивилизации ацтеков высокая нравственность сочеталась
с варварскими обычаями  и традициями. Само  собой разумеется, что испанцы не
сумели увидеть в этой двойственности единства своеобразной культуры;  они не
смогли  понять,  что  ацтеков  в отличие от дикарей, с  которыми приходилось
иметь дело Колумбу, Веспуччи и Кабралю, можно было запугивать только до  тех
пор, пока  дело  не касалось их религии. Испанцы не отдавали себе  отчета  в
том,  что  благодаря  страху  ацтеков  перед   оружием  они  могли   творить
безнаказанно любые злодеяния и насилия, совершать любые недостойные поступки
- все, кроме одного: кроме святотатства  и осквернения храмов. Но именно это
они и сделали. В результате Кортес  чуть  было  не лишился всех плодов своих
побед - и военных и политических.
     Интересно,  что  наиболее ревностными миссионерами  в окружении Кортеса
были как раз не священники. Патеры Диас  и Ольмедо (в особенности последний)
действовали очень осторожно, с большим тактом.
     Скорее  всего,  первым, кто предпринял попытку обратить в  христианство
Монтесуму,  был сам  Кортес  -  это  подтверждается  всеми сообщениями; быть
может,  он  сделал  это, повинуясь  бессознательному  желанию искупить  свои
грехи.  Монтесума  выслушал  его  весьма  вежливо,  но  когда   Кортес  стал
противопоставлять  кровавым  жертвоприношениям  религии  ацтеков   чистую  и
простую службу католической  мессы, он дал понять конкистадору, что, по  его
мнению,   человеческие   жертвоприношения  -  обряд  более   невинный,   чем
христианский  обычай  вкушать плоть и  кровь  бога. Трудно  сказать, был  ли
Кортес настолько силен в споре, чтобы противопоставить что-нибудь этой точке
зрения. Впрочем, это  его не  остановило.  Он  попросил разрешения осмотреть
один из больших храмов ацтеков. Монтесума посоветовался со своими жрецами, и
после  долгих колебаний  разрешение  на  осмотр  было  дано.  Кортес  тотчас
отправился  в  Большой  Теокалли -  храм,  расположенный  в  центре  города,
неподалеку от того  дворца, который был отведен испанцам. Он высказал патеру
Ольмедо мысль, что это  самое подходящее место для водружения креста, но тот
отговорил его. Потом оба  они очутились  перед  большим камнем из  яшмы,  на
котором  производилось  заклание  жертв:  их  убивали  с  помощью  ножей  из
обсидиана - вулканического стекла, - и увидели статую бога Хуицилопочтли. Он
был ужасен: с точки зрения испанцев, Хуицилопочтли был  похож на  настоящего
дьявола,  такого, каким  его издревле малевала их собственная  церковь. Тело
этого  безобразного  бога  -  бога  войны  ацтеков -  было  опоясано  змеей,
сделанной из жемчуга и драгоценных камней.  Берналь Диас, который и здесь не
отставал от Кортеса, отвел взгляд; и вот  тут-то он увидел  нечто  еще более
страшное:  все стены этого обширного помещения были залиты кровью. "Смрад, -
писал он  впоследствии, -  был сильнее,  чем на бойне в Кастилии". Он бросил
взгляд  на алтарь:  там лежали три сердца,  которые, как ему показалось, еще
трепетали и дымились.
     Спустившись по бесчисленным  ступенькам вниз, испанцы обратили внимание
на  большое здание, стоявшее на холме. Войдя в него, они увидели, что оно до
потолка заполнено аккуратно сложенными черепами: то были черепа бесчисленных
жертв. Один  из солдат принялся их считать и пришел к выводу, что их  должно
здесь быть по меньшей мере 136 тысяч.
     Вскоре  после  этого  -  время   просьб  уже  миновало,  настало  время
приказаний, подкрепленных  угрозами, -  Кортес занял одну из башен  Большого
Теокалли. После первого  посещения  башни Кортес  разразился непристойной  и
грубой  богохульной  речью, вызвав на  этот  раз  замешательство  Монтесумы.
Впервые он пришел в волнение и посмел возразить, обратив внимание Кортеса на
то,  что подобных речей его народ  не стерпит.  Но  Кортес  продолжал упрямо
проводить свою линию: он  приказал  очистить помещение башни, соорудить  там
алтарь и крест, а также поставить изображение св. Девы. Золото и драгоценные
камни, находившиеся в храме, были вынесены (не будем уточнять, куда именно),
а  стены  украшены  цветами.  И  когда  здесь  наконец  грянуло  "Те  deum",
собравшиеся на  лестнице и на  площадке Большого Теокалли испанцы, по словам
очевидцев, заплакали от радости.
     Теперь  до  того злодеяния, которое  переполнило чашу  терпения жителей
Мехико, оставался один шаг.
     Вот как это случилось. В отсутствие Кортеса - он в это время отправился
навстречу Нарваэсу, чтобы одержать свою  блестящую победу, - ацтекские жрецы
обратились к его заместителю  Альварадо  с просьбой разрешить  им провести в
Большом  Теокалли  (в  одной  из  башен  которого,  как  мы  уже  упоминали,
находилась часовня  испанцев) ежегодный  традиционный  праздник с  массовыми
плясками,  торжественными богослужениями и обрядовыми  песнями, посвященными
богу войны Хуицилопочтли.
     Альварадо  разрешил, но  поставил  два  условия:  1) ацтеки  не  должны
приносить при этом человеческих жертв; 2) при них не должно быть оружия.
     В  день  празднества  в  Теокалли  собралось  примерно  600 ацтеков,  в
большинстве  своем  представители  самых  знатных   родов  (сведения  об  их
численности  разноречивы),  все они  были  безоружны. Надев лучшие  наряды и
украсив себя драгоценными камнями и ожерельями, они  приступили к совершению
религиозных обрядов. Вскоре  с  ними смешалось множество  испанцев в  полном
вооружении;  в  разгар  празднества  раздался  условный сигнал,  по которому