за  то, что " никому не дано судить, достойна или не достойна Библия святого
духа".  Кальвин отрицал и комментарии Эразма Роттердамского к Новому завету,
ибо  не  считал  того авторитетом  в  вопросах толкования  Писания.  В своем
"Наставлении"  он  приводит  заимствованную  у  Августина  притчу  о  беседе
насмешника  с мудрецом.  Когда  мудрец спросил, что делал Бог до  сотворения
мира, то мудрец ответил : "Ад для любопытных!"
     Одним  из  существенных  недостатков гуманизма  Кальвин считал глубокое
уважение  к  античному  наследию:   нельзя   "связать  Христа  и  Цицерона".
Христианин не  должен  преклоняться перед достижениями языческих мыслителей.
Кальвин  в  определенной  степени  ориентировался  на античные  образцы,  но
использовал их лишь в качестве иллюстраций собственных положений.
     А  сочетать античное  знание с  христианской  нравственностью -  вообще
абсурдно  и  недопустимо.  Античные  науки  и  искусства, вся  эта языческая
мудрость -  "дары Бога" и к ним нельзя применять одинаковые с  христианством
мерки:  "Почитайте  Демосфена  или  Цицерона,  Платона  или  Аристотеля  или
кого-либо  из равных им  - я  верю,  что они  в высшей степени  увлекут вас,
восхитят  и до глубины  души взволнуют. Но если  от них мы перейдем к чтению
Священного  Писания, то невольно оно  так живо затронет нас, так проникнет в
сердце и настолько завладеет нами изнутри, что вся сила ораторов и философов
окажется  лишь  дымом  в  сравнении  с  убедительностью  священных  письмен"
(79,с.184).
     Античному  и вообще  светскому  интеллектуализму  и  эстетизму  Кальвин
противопоставлял нравственное совершенство христианства. Моисей был знатоком
многих  языков и прекрасным  оратором,  но ему важнее было доступно изложить
закон, чем украшать свою речь.  В Писании не  осталось бы  и сотой части его
воздействия на душу, если бы оно было написано языком Демосфена и Цицерона.
     Философия, законы,  медицина,  физика и диалектика - "вещи легковесные,
перед Богом не имеющие  никакого значения, поскольку они вовсе не  связаны с
обоснованием истины" (79,с.184). Только "небесная" дисциплина теология имеет
отношение к истине.
     В  гуманизме  существовало  представление  об  "ученом  благочестии"  и
теология считалась  частью науки  с особым  предметом. Философия  и теология
рассматривались как  ступени познания и  совершенствования человека. Кальвин
категорически   настаивал  на   несравнимости   "божественной"  теологии   и
"человеческих наук".  Философия не имеет права  вторгаться  в "божественную"
дисциплину  и претендовать на суждение  о вере  и  Боге. В книгах  философов
могут встречаться божественные  речения, но они -  дар Бога и  не зависят от
самих  авторов. Поскольку в познании Бога и его  воли человек  слеп, то  эти
крупицы истины, "ничтожное представление о божественном" даны философам лишь
для  того, чтобы они "невежеством  не извиняли свое безбожие... Но  ошибочно
полагать, будто они могут достичь истинного познания" (79,с.184).
     Постановка любых вопросов, связанных с конечными причинами  явлений,  -
оскорбление для  Бога. Истина не нуждается в доказательности, ибо выходит за
пределы познания: "Истина свободна  от сомнения,  для  своего утверждения ей
достаточно самой себя, она не нуждается в подпорах" (79,с.184).
     Философия  и  любая  другая наука  имеют лишь прикладное значение:  они
могут  "шлифовать"  естественные  качества  человека  и формировать  его как
"гуманную" личность.  Исходным  пунктом  формирования  личности  у  Кальвина
является  не познание,  как у гуманистов, а наличие  христианской совести. И
без  свободных  искусств  христианину доступны  те  блага  и добродетели,  к
которым он предназначался свыше. А процесс познания  вообще лишается всякого
смысла, если он не направлялся на познание Бога.
     Требование доказательности  догматов свойственно образованным и  ученым
людям,  привыкшим  к   элегантности  речей  и   недовольным   "примитивным",
"нерасцвеченным"  языком Писания, "плебейским  и  подлым  способом выражения
святого  духа".  "Остроумцы", высмеивающие  "нашу простоту", пишет  Кальвин,
абсолютно  лишены  логики,  ибо догмат выше  доказательства: "Какие  невежды
дадут себя убедить в том, чему нет объяснения? Я был бы весьма глуп, если бы
стремился к объяснениям, могущим удовлетворить людское остроумие.  Ведь если
мы считаем  Христа богом во плоти, то это - тайна"  (79,с.185). Поэтому надо
остерегаться  исследования  Писания:  "Пусть христианин знает, что если  Бог
молчит, то и вопросов не может быть".
     Кальвин  осуждает  гуманизм   не  только  в  связи  с  деятельностью  и
мировоззрением  того  или  иного человека,  но  и как тип мышления. Он делит
гуманистов  по  принципу их отношения к вере на еретиков  (Мигель Сервет, Б.
Кастеллионе  и  др.  ),  "перебежчиков от Евангелия"  (Бюнель) и откровенных
безбожников -  лукианистов и  эпикурецев  (Б. Деперье, Э.  Доле, Ф.  Рабле).
Вместе  с   тем   реформатор   подчеркивает  и  их  общие  черты:  обращение
христианства в философию, признание достоинств разума, утверждение о свободе
воли, увлечение процессом познания, религиозный индифферентизм. Одновременно
он   выделяет  и   общие  истоки  разных   по  происхождению  "заблуждений":
"Объяснение  всех  заблуждений  одно  -  колеблется  вера  у  многих".  Если
инквизиция  карала  отдельных   мыслителей,  то   Кальвин  осуждает   именно
гуманистический метод мышления в целом, в чем бы он ни проявлялся - в науке,
искусстве или ереси.
     Вина  в  распространении  гуманизма  и  атеизма  Кальвином  возлагалась
частично и на несовершенство католицизма. "Попустительство" гуманизму - один
из   мотивов  кальвинистской  критики  римской  курии.  Меценатство   пап  и
кардиналов мешало  безусловному приоритету веры  по  отношению к искусству и
науке.     Кальвин    публично    порицал    кардинала    Ж.    Дю    Белле,
покровительствовавшего Ф. Рабле и Э. Доле, члена ордена иезуитов Г. Постеля,
видного церковного  деятеля  Я.  Садолето и  других  католических  теологов,
пытавшихся совместить увлечение идеями гуманизма с верой.
     Таким образом, называя свое  учение "христианской философией",  Кальвин
прямо направлял  его против  "нации философов", давшей людям лишь  сомнения,
гордыню, заблуждения и осуждавшей Реформацию.
     
     Кальвин и античная культура.

       Гуманисты  создали  непререкаемый  авторитет   "святого   Сократа"  и
"божественного Платона" и пытались сочетать античную культуру с христианской
нравственностью.  Ж.   Кальвин  считает  подобное   сочетание   в   принципе
невозможным,  унижающим  веру  и  Бога.  Он  прямо   ставит  задачу  вырвать
христианина из плена античной культуры.
     Если первые реформаторы (У.  Цвингли,  Ф. Меланхтон и др. ) исходили из
обычного для возрожденческой  литературы  почитания классических авторов, то
Кальвин, идя  на  разрыв с гуманизмом по широкому  спектру  проблем,  прежде
всего пересматривает отношение к античной базе этого движения.
     Первой проблемой, имевшей особое значение для многих протестантов, была
проблема "помощи"  античной  философии  в вопросах веры. Может ли христианин