- Я так и знала! - радостно  воскликнула  Ильдико.  -  Они  ждут  его
команды. Посмотрим, что будет дальше.
     Хартагер медленно  вышел  из  конюшни.  Сделал  несколько  осторожных
шагов, остановился, поднял голову, изучающе посмотрел на облака. Взмах его
хвоста, похоже, послужил сигналом, поскольку остальные лошади  последовали
за ним. Они держались за его спиной плотной кучкой. Поневоле напрашивалось
сравнение с генералом, обозревающим поле битвы, и  его  штабом,  ожидающим
приказов. Затем молодняк, однолетки  и  двухлетки,  помчались  галопом  на
другой конец луга.
     Ильдико присела и знаком предложила Николану последовать ее примеру.
     - Не хочу, чтобы он меня видел, - прошептала она. - У меня ничего для
него нет, а он знает, что я всегда приношу ему яблоко  или  кусок  сахара.
Пойдем отсюда.
     Пригнувшись, они направились к дому.
     - Ты высоко ценишь возможности великого Хартагера, - заметил Николан.
- Иной раз можно подумать, что он рожден с человеческим разумом.
     Ильдико пренебрежительно фыркнула.
     - Да он умнее большинства людей. Он всегда знает, как себя вести, что
делать. Он держит себя в отличной форме и никогда не ест слишком много. Он
требует уважения и указывает своим подданным положенное им место. А  какое
у него чудное сердце!
     - Ты разбираешься в лошадях гораздо лучше меня,  -  смиренно  признал
Николан.
     - Дорогой мой, тебе просто не дали возможности пообщаться с ними.  Ты
был совсем юным, когда работорговцы увезли тебя. И потом, твой отец, как и
многие крупные землевладельцы, держал не только лошадей, но коров и  овец.
Роймарки многие поколения занимались только лошадьми. Не одно столетие.  Я
уверена, они узнали многое такое, что  просто  недоступно  другим,  -  она
задумалась, потом добавила. - Боюсь, придет день, когда наш род  прервется
и наши знания будут потеряны и забыты.
     - Ты веришь, что они понимаю твои слова?
     - В определенном смысле. Естественно, они не понимают значения многих
слов, но интонации голоса для них - открытая книга. Они  знают,  когда  ты
доволен или зол. Они могут  сказать,  когда  ты  весел  или  печален.  Они
наблюдают за тобой уголком глаза и им известно, что ты задумал, -  Ильдико
помолчала. - Ты часто говорил со своими лошадьми?
     - Нет. Редко.
     - А напрасно. Они это обожают. Учти, лошади не любят одиночества,  им
нравится, когда их  не  оставляют  без  внимания,  разговаривают  с  ними.
Позволь мне рассказать историю о Хартагере. В  заезде  в  Константинополе,
когда мы  вернулись  на  дистанцию,  я  знала,  что  наверстать  упущенное
практически невозможно. Слишком далеко ускакал Сулейман. Я  наклонилась  к
уху нашего короля и сказала, сколь важна для  меня  его  победа  над  этим
быстроногим арабом. Я вновь и вновь просила его бежать быстрее, потому что
в грохоте копыт он мог не  расслышать  моих  слов.  Наконец,  он,  похоже,
понял, чего я от него добиваюсь. Николан, он кивнул! Совсем  как  человек,
наклонил и снова поднял свою  красивую  голову.  И  мгновенно  прибавил  в
скорости. С того момента управлять им необходимости не было. Он сам  знал,
что надо делать.
     А когда мы проскочили финишный столб, я  не  знала,  пришел  Хартагер
первым или нет, потому что финишировали лошади  нос  к  носу.  И  Хартагер
повернул голову. На одно мгновение.  Чтобы  поймать  мой  взгляд  и  вновь
кивнуть. Он словно говорил мне: "Ты просила меня победить, моя госпожа.  И
я выполнил твою просьбу".
     Но полной уверенности в нашей победе  у  меня  по-прежнему  не  было.
Судьи могли присудить ее арабу. И я сказала: "О,  король,  ты  уверен?  Ты
действительно обошел его? Мы выиграли?" Он снова посмотрел на меня. В  его
взгляде читалось нетерпимость к  человеческим  слабостям.  Я  чувствовала,
что, будь у него язык, он бы отчитал меня: "Ты должна  полагаться  на  мое
слово. Я знаю, за мной победа или нет".
     От дома кто-то позвал Ильдико. По голосу чувствовалось, что она очень
нужна.
     - Меня  зовут,  -  от  волнения  у  Ильдико  перехватило  дыхание.  -
Наверное, что-то с отцом. Николан, я боюсь! Нам надо спешить.
     И, так и не надев башмачки, побежала по дороге, не  обращая  внимания
на то, что камешки впивались в ее ступни. Николан не отставал ни на шаг.
     У двери она посмотрела на него.
     - Должно быть, это первый удар судьбы из тех, что мы ожидали!


     Бастато коротко глянул на Николана.
     - Так я и  думал,  -  пробормотал  он  и  откинул  полотняный  полог,
служивший дверью в спальню Мацио. Вошел первым, открыл деревянные  ставни,
преграждавшие дьяволу путь в дом.
     Всю обстановку спальни составляла кровать, на которой лежал Мацио. На
одной стене висело распятие, меч старого воина стоял в углу.
     Глаза умирающего, казавшиеся огромными на исхудалом лице, повернулись
к гостю.
     - Ты Николан, сын Саладара Ильдербурфа, - прошептал он. - Я хочу тебе
кое-что сказать. Остальным этого знать не нужно.
     Николан опустился у кровати на одно колено.
     Каждое слово давалось старику  с  трудом.  Однако,  усилием  воли  он
заставлял себя говорить.
     - Я могу доверять тебе. Мой сын Рорик, когда-то твой друг, не  погиб.
Он жив и идет сюда. Но он серьезно ранен, и сил у него немного.
     - Слава тебе, Господи! - воскликнул Николан. - Я так часто молился об
этом. Вот и решение всех наших проблем. Я думаю, мы будем близки как Давид
[второй царь Израиля, помазанный на престол после гибели в битве  Саула  и
четырех его сыновей, включая Ионафана]  и  Ионафан  [старший  сын  первого
всеизраильского царя Саула, близкий друг Давида].
     Мацио медленно повернул к нему голову.
     - Сын моего давнего друга! - прошептал он. - Поверь тому, что я  тебе
сейчас скажу. Я видел Рорика и говорил с ним этой ночью. Это был сон, но я
знаю, что Рорик жив и я говорил с ним, словно наяву.
     И старик начал пересказывать содержание  сна,  часто  останавливаясь,
чтобы перевести дух и собрать остатки сил. Он осознавал, что лежит в своей
постели, потому что видел, как лунный свет отражался от рукояти его  меча,
стоявшего в углу. И тут стена за изножием кровати как бы отошла в сторону.
Но его усталым глазам открылся не луг,  начинающийся  за  домом,  а  чужая
страна, в которой, однако, ему доводилось бывать. Вдали в небу  вздымались