другого судьи, кроме судьи - блюстителя их учреждения, даже  в  том  случае,
если бы речь шла о преступлении ереси или отступничества [598].
     VII. Манрике, которого притязания францисканцев, несомненно, стесняли в
его службе, написал об этом  папе.  3  апреля  предыдущего  1525  года  папа
отправил бреве, которым  было  установлено,  что  главный  инквизитор  может
расследовать дела этого рода, заменяя себя монахом по назначению  орденского
прелата,  и  что  в  случае  апелляции  на  произнесенный  приговор   должно
обращаться  к  самому  папе.  Так  как  при  этих  обстоятельствах   главный
инквизитор обыкновенно передавал власть инквизитору, папа приказал  16  июня
1525 года, чтобы апелляции такого рода направлялись к главному  инквизитору,
а не в Рим. Однако брат того же ордена Родриго д'Ороско получил 8 марта 1541
года отдельную буллу, которая давала ему отпущение и  разрешала  вступить  в
число каноников-монахов  ордена  св.  Августина.  Правда,  его  преступление
состояло в  том,  что  он  сделался  магометанином,  а  не  лютеранином.  Он
признался, что, будучи иподиаконом [599],  он  снял  с  себя  одежду  своего
ордена и отправился в Оран [600], где поступил в  солдаты.  Прибыв  затем  в
Тремесен [601], он обратился  в  магометанство.  Почувствовав  отвращение  к
своему отступничеству, он решил вернуться в Испанию, где желал снова принять
монашество, но только в братстве св. Франциска. Лицо, которому папская булла
поручила  дать  отпущение  брату  Ороско,  не  могло  этого  исполнить   без
разрешения главного инквизитора, согласно  известным  распоряжениям  папских
булл и королевских указов как более ранних, так и указа от 2 мая 1527  года.
Поэтому булла об Ороско  и  нашла  себе  место  среди  других  булл  святого
трибунала.


       Статья вторая

ПРОЦЕССЫ, ВЧИНЕННЫЕ ПРОТИВ НЕКОТОРЫХ ЛИЦ

     I. Со временем службы главного инквизитора Манрике связаны имена  самых
знаменитых и самых невинных жертв инквизиционного  трибунала.  Подозрение  в
принятии мнений Лютера бросило их в руки этого инквизитора. Такою жертвой  в
1523 году стал достопочтенный Хуан д'Авила [602], беатификация коего в  Риме
ожидала решения и была бы закончена, если бы  он  был  монахом,  но  он  был
простым белым священником [603]. Испания называла  его  апостолом  Андалусии
[604] за образцовую жизнь и великие подвиги милосердия,  сопровождавшие  его
проповедь. Св. Тереза Иисусова [605]  в  своих  сочинениях  ярко  очерчивает
добродетель этого евангельского героя и  сообщает,  что  для  преуспеяния  в
духовной  жизни  она  много  воспользовалась  его  советами  и  учением.  Он
проповедовал Евангелие попросту для обращения грешников и не допускал в свои
беседы  вопросов,  которые  так  постыдно   волновали   тогдашних   школьных
богословов. Поэтому завидовавшие ему монахи, раздраженные его уклонением  от
диспутов,   соединились,   чтобы   замыслить   его   гибель.   Они    выдали
инквизиционному суду некоторые  из  его  предположений  за  лютеранские  или
склонные  к  лютеранству  и  к  учению  иллюминатов.  В  1534  году   приказ
инквизиторов заточил Хуана д'Авилу в  секретную  тюрьму  святого  трибунала,
хотя решение их не было сообщено ни верховному совету,  под  тем  предлогом,
что эта мера была указана только при разделении  голосов,  ни  епархиальному
епископу.  Это  было  равносильно  попранию   уставов   святого   трибунала,
королевских указов и даже распоряжений верховного совета, который,  впрочем,
игнорировал эти правонарушения и даже молчаливо одобрял их, так как  никогда
не порицал виновников. Этот  властный  поступок  инквизиции,  происшедший  в
Севилье, сильно затронул главного  инквизитора:  он  занимал  кафедру  этого
города и испытывал глубочайшее уважение к Хуану д'Авиле, которого почитал за
святого. Эти обстоятельства оказались счастливыми для последнего, потому что
хлопоты  Манрике   как   главы   инквизиции   очень   сильно   содействовали
доказательству его невиновности и посрамлению клеветы. Авила был оправдан  и
снова принялся за проповеди, которые он продолжал до самой смерти с  тем  же
усердием и человеколюбием, как  прежде.  Если  бы  судопроизводство  святого
трибунала было публичным и имена доносчиков  были  известны,  посмел  ли  бы
кто-нибудь так часто клеветать?
     II. Год, о  котором  я  говорю,  был  еще  гибельнее  для  двух  людей,
знаменитых в литературной истории Испании, - Хуана де Вергары  и  его  брата
Бернардино де Товара. Они были арестованы по приказу толедской инквизиции  и
вышли из тюрем  святого  трибунала  только  после  того,  как  их  заставили
произнести легкое отречение (de levi) от ереси  Лютера,  получить  отпущение
цензур с предупреждением (ad  cautelam)  и  подвергнуться  некоторым  другим
епитимьям. Хуан де Вергара был  толедским  каноником,  секретарем  кардинала
Хименеса де Сиснероса [606] и его преемника на кафедре Толедо дома  Альфонсо
де Фонсеки. Николас Антонио [607] поместил в своей Библиотеке заметку о  его
литературных произведениях и отдал справедливость  добродетелям  и  заслугам
этого испанца. Его глубокие познания в еврейском  и  греческом  языках  были
причиной его несчастия. Он указал на ошибки в переводе Вульгаты [608] и этим
дал знак к преследованию себя завистливым монахам, знавшим только  латынь  и
школьный жаргон.  Однако  толедский  капитул  почтил  его  память,  приказав
поместить на  его  могиле  эпитафию  [609],  сохраненную  цитированным  мною
автором. Вергара заслужил признательность своего братства, составив надписи,
украшающие церковные хоры.
     III. Бернардино де Товар,  его  брат,  менее  известен.  Однако,  Педро
Мартир д'Англериа [610] упоминает его среди  знаменитостей  XVI  века.  Хуан
Луис Вивес [611], выдающийся ученый того времени, писал Эразму [612] 16  мая
1534 года: "Мы живем в очень тяжелое время; нельзя ни говорить,  ни  молчать
без опасений. В Испании арестовали Вергару, его  брата  Товара  и  некоторых
других ученых" {Маянс. Жизнь  Хуана  Луиса  Вивеса,  во  введении  к  новому
изданию его трудов.}.
     IV. В этом числе  находился  человек,  о  котором  Вивес  не  мог  дать
особенной заметки; его заслуги и его история налагают  на  меня  обязанность
пополнить этот  пробел.  Я  имею  в  виду  Альфонсо  Вируеса,  бенедиктинца,
родившегося в Оль-медо, одного из лучших богословов своего времени.  Он  был
знатоком восточных языков  и  написал  много  произведений.  Он  был  членом
комиссии, получившей  в  1527  году  задание  рассмотреть  труды  Эразма,  и
проповедником при Карле V [613], который слушал его с  таким  удовольствием,
что брал с собой в последние путешествия  в  Германию  и  по  возвращении  в
Испанию не  хотел  более  слушать  другого  проповедника,  кроме  него.  Эти
отличия, столь почетные для  Вируеса,  возбудили  зависть  монахов,  которые
постарались  его  погубить.  Они  до  некоторой  степени  успели   в   своем
предприятии; они вложили в это дело такое рвение, что  добились  бы  полного
уничтожения Вируеса, если бы не стойкость и твердость,  с  которыми  Карл  V
взялся ему покровительствовать. Поведение  почетное  для  этого  государя  и