инквизиторы подвергают пытке, и это случалось не раз.  На  самом  деле,  рот
находится тогда в  положении  наименее  благоприятном,  какое  только  можно
вообразить, для дыхания, так что спустя  небольшое  количество  часов  можно
потерять жизнь. В рот вводят до глубины горла тонкую  смоченную  тряпку,  на
которую вода из глиняного сосуда падает так медленно, что требуется не менее
часа,  чтобы  влить  по  каплям  пол-литра,  хотя  вода  выходит  из  сосуда
беспрерывно. В этом положении осужденный не имеет  промежутка  для  дыхания,
так как смоченная тряпка препятствует  этому.  Каждое  мгновение  он  делает
усилие, чтобы проглотить воду, надеясь дать доступ струе воздуха; но вода  в
то же время входит через  ноздри.  Понятно,  сколько  эта  новая  комбинация
доставляет трудностей для самой  важной  жизненной  функции.  Поэтому  часто
бывает,  что  по  окончании  пытки  извлекают  из  глубины   горла   тряпку,
пропитанную кровью от разрыва сосудов в легких или в соседних органах.
     XXI. Райнальдо Гонсалес де Монтес  [630]  (который  в  1558  году  имел
счастье вырваться из тюрьмы  севильской  инквизиции)  составил  впоследствии
латинскую книгу об инквизиции под вымышленным именем Регинальдус Гонсальвиус
Монтанус  {Регинальдус  Гонсальвиус  Монтанус.  Несколько  открытых  приемов
святой испанской инквизиции. Этот труд теперь очень  редок.  Он  появился  в
формате осьмушки  в  Гейдельберге  в  1567  году.}.  Он  сообщает  нам,  что
обыкновенно делали восемь или десять поворотов веревки на ногах; их  сделали
одиннадцать  на  ногах  Саласа,  кроме  поворотов   закрутня.   Можно   себе
представить  человечность  вальядолидской  инквизиции,  читая  окончательный
приговор, произнесенный без дальнейшей формальности  лиценциатом  Морисом  и
его коллегой, доктором Алварадо, после обсуждения (если следует им верить  в
этом случае) с лицами, достойными уважения за свои знания и добродетель,  но
(о чем не было и вопроса) без отсрочки, которая должна была  предшествовать,
и без участия епархиального епископа. Они объявили, что  фискал  не  доказал
вполне обвинения и что заключенный успел разрушить часть улик; тем не менее,
ввиду подозрения, возникшего из процесса, они постановили, что Хуан де Салас
подвергнется каре публичного аутодафе, в рубашке, без  плаща,  с  обнаженной
головой, со свечой в руке, и публично отречется от  ереси;  кроме  того,  он
заплатит штраф в десять дукатов золотом за издержки  инквизиции  и  отправит
епитимью в указанной ему церкви. Из удостоверения,  выданного  впоследствии,
видно, что Хуан де Салас подвергся аутодафе 24 июня 1528 года и что Амбросио
Салас, его отец, присутствовал на его осуждении и  уплатил  штраф  за  сына.
Этот процесс не представляет никакой другой особенности. Я спрашиваю,  может
ли существовать более  неправильный  способ  судопроизводства,  более  яркая
несправедливость и более возмутительное злоупотребление тайной, чем то,  что
мы узнали о поведении инквизитора Мориса? Это  дело  и  много  ему  подобных
побудили верховный совет издать декрет, запрещавший подвергать пытке  какого
бы то ни было обвиняемого без разрешения самого совета.
     XXII. Тот же лиценциат Морис оправдал несколько лучше свое поведение  в
качестве инквизитора в другом деле, которое он судил 18 марта  1532  года  и
также без участия своего коллеги и епархиального епископа.  Предметом  этого
процесса было выкапывание из  могилы,  конфискация  имущества  и  опочорение
Констансии  Ортис,  которая  была  женою  Хуана  де  Виберо  (оба  -  жители
Вальядолида). Она умерла в 1524 году, а ее процесс начался только  24  марта
1526 года после доноса Марии  Ласарте,  двадцатичетырехлетней  девушки.  Она
показала, что была прислугой Констансии Ортис и думала, что эта дама  умерла
в заблуждениях иудаизма, потому что, будучи еврейского происхождения, она  и
после присоединения к Церкви  продолжала  воздерживаться  от  свиного  мяса.
Когда ей приносили мясо, она старательно удаляла  кровь  и  жир  и  отрезала
филейную часть из бараньей ноги; когда ставили тесто в ее  доме,  она  пекла
пирог на золе. Все  это  -  обычаи,  соблюдаемые  евреями.  24  апреля  Анна
Ласарте, сестра доносчицы, явилась добровольно дать свое показание,  тоже  в
качестве прислуги умершей. Третье показание шло от другой прислуги, по имени
Марины де Сан-Мигуэль. По-видимому, по подстрекательству первой прислуги две
остальные дали показания о тех же обстоятельствах. Обвинитель потребовал  25
октября J529 года, чтобы  родственники  обвиняемой  были  выслушаны  для  ее
защиты. Предстали: Альфонсо Перес де Виберо, ее сын, и Элеонора  де  Виберо,
ее дочь, жена Педро  Касальи,  главного  счетовода  королевских  финансов  в
Валья-долиде. (Я буду иметь случай говорить об этих  двух  лицах  в  истории
знаменитого вальядолидского аутодафе, как и о докторе Касалье и детях  доньи
Элеоноры.) 2 декабря фискал прочел свой обвинительный акт против  Констансии
Ортис;  кроме  фактов,  содержащихся  в  показаниях  трех   свидетелей,   он
подчеркнул как условие предания суду, что покойница обратилась добровольно в
льготный срок, установленный законом при установлении инквизиции; что  затем
она снова впала в прежние заблуждения, была вновь присоединена  к  Церкви  и
подверглась публичной епитимье; вследствие этого он требовал, чтобы все  эти
факты были упомянуты  на  процессе  в  подтверждение  улик,  которые  должны
приписать еретическим чувствам действия, ставящиеся в упрек Констансии. Дети
обвиняемой предприняли ее  защиту  и  доказали,  что  их  мать  неоднократно
исполняла обязанности, возложенные на католиков, до  ее  последней  болезни,
когда она опять удостоилась всех таинств. Дело пошло  на  обсуждение,  и  12
марта 1532 года произошло собрание инквизиторов с епархиальным  епископом  и
юрисконсультами, чтобы собрать голоса и приготовить окончательный  приговор,
согласующийся с мнениями членов собрания. Оно состояло из инквизитора Мориса
и двух юрисконсультов; они были согласны освободить  от  суда  память  доньи
Констансии Ортис. 18 марта Морис постановил приговор о ее  участи,  согласно
мнению юрисконсультов, но не посоветовавшись со своим коллегой и  ничего  не
сообщив  епархиальному  епископу.  Педро  Касалья  был  главным   счетоводом
королевских  финансов  и  пользовался  некоторым  уважением  при   дворе   -
обстоятельство, которое Морис не мог обойти равнодушно. Участь  его  жены  и
сыновей была менее счастлива, как я буду иметь случай рассказать подробно  в
истории событий 1559 года.
     XXIII. Толедская [631] инквизиция приказала арестовать  Мартина  де  ла
Куадру, жителя Мединасели [632], по делу о  богохульстве  и  жалобах  против
инквизиции. 30 августа 1525 года он был присужден к  публичному  аутодафе  в
одежде кающегося, с кляпом во рту, к уплате штрафа и к исполнению  некоторых
епитимий. Мартин был тогда серьезно  болен.  Как  будто  срочно  нужно  было
объявить ему приговор, инквизиторы велели тотчас исполнить эту формальность,
не беспокоясь  нисколько  о  последствиях,  которые  она  могла  иметь.  Они
притворно проявили даже  сострадание  к  нему,  посоветовав  секретарю  суда
скрыть от него обстоятельство наказания кляпом, чтобы не ухудшить  состояния
его здоровья, оставляя себе возможность  ознакомить  его  со  всеми  частями
приговора, когда  он  выздоровеет.  Эта  предосторожность  была  бесполезна:
Мартин умер в своей тюрьме 30 сентября. Не основательно ли  будет  приписать
смерть  осужденного   объявлению   ему   приговора,   сделанному   в   таких
малоподходящих  обстоятельствах?  Я  не  сомневаюсь,  что  оно  должно  было
ухудшить его состояние, особенно если он мог заметить, что от него  скрывают