презумпция, что  он  заблуждается  в  деле  веры,  приобретает  новую  силу.
Инквизиция все приводит в движение и не пренебрегает ничем,  чтобы  показать
обвиняемых действительно виновными против католической религии.  И  все  это
проделывается под личиной сострадания и любви и во имя Иисуса Христа.


       Статья шестая

ОБВИНЕНИЯ

     I.  По  исполнении  формальности  трех  аудиенций   увещаний   прокурор
формулирует  свое  требование  обвинения  узника  на  основании   обвинений,
вытекающих из следствия. Хотя бы существовала полуулика, он  передает  факты
показаний, как будто они вполне доказаны. Еще более беззаконным является  то
обстоятельство, что прокурор (чтобы не  трудиться  над  методичным  разбором
результата осведомления и всего материала, относящегося к  делу)  не  сводит
статьи своего обвинительного акта к числу фактов, отмеченных показаниями,  и
освобождает себя от приложения к каждому пункту обвинения характеристики или
особой отметки, которая бы его отличала; подражая тому, что  практиковалось,
когда делали  экстракт  тезисов  для  подготовки  к  акту  квалификации,  он
умножает их согласно различиям, существующим в  этом  труде.  Таким  образом
встречаются процессы, где обвинение, которое должно было сводиться к  одному
пункту (например, в ведении такого-то разговора  против  догмата),  содержит
пять или шесть обвинений, которые, по-видимому,  указывают,  что  обвиняемый
высказал столько же еретических или  подозрительных  положений  в  различных
случаях. Единственным основанием  для  возбуждения  процесса  таким  образом
является передача свидетелями на разные лады одного разговора, давшего  пищу
всему делу.
     II. Этот способ ведения дела производит  самое  пагубное  действие.  Он
вызывает смятение в душе обвиняемого, когда ему прочитывают обвинения.  Если
у него  нет  ловкости,  спокойствия,  самообладания,  он  ошеломлен,  и  ему
кажется,  что  ему  вменяют  сразу  несколько  преступлений;  он   отвечает,
например, на третий пункт, рассказывая факты, которые  ему  приписывают  при
обстоятельствах и в выражениях совсем других, чем употребленные им во втором
случае;  это  различие  замечается  в  каждом  пункте,  и  обвиняемый  часто
находится в противоречии с самим  собою,  чем  доставляет  прокурору  оружие
против себя. Новые обвинения начинают отягчать прежние, так как его обвиняют
в том, что он уклоняется от правды в своих ответах.
     III. Если за приговором следует аутодафе, чтение экстракта из  процесса
импонирует публике и заставляет ее верить, что осужденный совершил множество
преступлений. В приговоре, мотивированном столькими  прегрешениями,  публика
видит акт милосердия, который карает  преступника  не  так  сурово,  как  он
заслуживает.


       Статья седьмая

ПЫТКА

     I. Хотя узник на  трех  аудиенциях  увещаний  признал  факты  некоторых
свидетельских показаний и даже  большее  их  число,  прокурор  в  заключении
своего обвинительного  акта  говорит,  что  подсудимый,  несмотря  на  совет
говорить правду и на обещание кроткого обращения  с  ним,  стал  виновным  в
запирательстве и умолчании, откуда вытекает, что он нераскаянный и  упорный;
вследствие этого требуется применить к обвиняемому пытку. В таком  заявлении
прокурора нельзя не видеть ужасного зла инквизиционного суда.
     II. Известно, что пытка с давнего времени не назначается инквизиторами,
так что теперь можно смотреть на нее как  на  фактически  уничтоженную.  Сам
прокурор был бы раздосадован, если бы ее назначили; если он требует ее, то в
этом случае он следует примеру своих предшественников. Во всяком случае,  не
меньше жестокости в том, что заставляют ее бояться. Я видел, как марселец, о
котором я упоминал,  затрепетал  и  задрожал,  когда  услышал  от  прокурора
требование пытки, так как марселец откровенно сознался на первом же допросе,
что принял религиозную систему  натурализма  и  не  верит  в  откровение  ни
Моисеева закона, ни Евангелия.
     III. Этот изъян происходит от другого злоупотребления. А  именно:  хотя
речь идет о требовании в обвинительном акте, этот акт, строго говоря,  имеет
предметом допрос, и поэтому прокурор ставит это требование, не зная,  должен
или не должен узник признать сущность обвинительных пунктов. Нелепый  метод,
противный общей  практике  других  судов,  где  начинают  с  допроса,  чтобы
получить признание обвиняемого и, сличив его с результатом  предварительного
следствия, составить  обвинительный  акт;  обыкновенный  суд  следует  таким
образом порядку, указанному разумом и естественной справедливостью.
     IV. Когда в прежнее  время  инквизиторы  находили,  что  обвиняемый  не
сделал полного признания, они назначали пытку, и ни один  последующий  закон
не упразднил ее до  нашего  времени.  Целью  пытки  было  понуждение  узника
признать все, что составляет содержание процесса. Я не буду  останавливаться
на описании различных видов мучительства, которому  подвергались  обвиняемые
по  приказу  инквизиции.  Эта  задача  уже  выполнена  с  большой  точностью
множеством историков. Я заявляю, что ни один из них не может быть обвинен  в
преувеличении. Я прочел много процессов, от которых меня охватил и  пронизал
ужас, - и в инквизиторах, прибегавших к этому средству, я могу  видеть  лишь
холодно жестоких людей. Я  скажу  только,  что  верховный  совет  часто  был
принужден запрещать употребление пытки более одного раза в одном  и  том  же
процессе; но это запрещение было почти бесполезно, потому  что  инквизиторы,
пользуясь  самым  отвратительным  софизмом,  начали  тогда  давать  название
отсрочки прекращению пытки, которое диктовалось опасностью, угрожавшей жизни
жертв. Этот момент объявлялся  врачом,  присутствовавшим  при  мучительстве.
Если несчастный не умирал на своем ложе от последствий пытки (что случалось,
однако,  очень  часто),  мучения  возобновлялись,  как  только  он   начинал
несколько лучше себя чувствовать. На языке святого  трибунала  это  была  не
новая пытка, но просто продолжение первой. Историк не имеет нужды  диктовать
приговор, который следует вынести такому образу действий.
     V. Легко понять, насколько пытка была несправедлива, если мы примем  во
внимание,  что  даже  тогда,  когда  обвиняемый  имел  достаточно  сил   для
сопротивления боли и упорствовал в своем отрицании, он не получал  от  этого
никакого решительного выигрыша, так как судьи иногда придавали характер улик
показаниям. Подвергавшийся пытке рассматривался как недобросовестный еретик,
нераскаянный, и в качестве  такового  приговаривался  к  релаксации,  будучи
предварительно объявлен изобличенным и упорным. Презумпция этого  последнего