стороны. Но тут с перрона на площадь  спустилось  несколько  человек,  и
вскоре прямо на Дидериха покатил экипаж. Дидерих сорвал с головы шляпу и
так взревел, что  высокие  особы,  сидевшие  в  экипаже,  прервали  свою
беседу. Тот, кто сидел справа, выглянул, и они посмотрели друг  другу  в
глаза - Дидерих  и  его  кайзер.  Его  величество  холодно  и  испытующе
улыбнулся, собрав морщинки вокруг глаз, а складки у рта чуть дрогнули  и
опустились  книзу.  Дидерих,  вытаращив  глаза,   непрерывно   крича   и
размахивая шляпой, бежал  рядом  с  экипажем,  и  посреди  площади,  под
ослепительно-синим небом они несколько секунд были одни - кайзер  и  его
верноподданный, а вокруг рукоплескала иноземная толпа.
   Но вот экипаж свернул на убранную  флагами  улицу,  и  приветственные
крики замерли вдали. Дидерих вздохнул, закрыл глаза и надел шляпу.
   Густа выбилась из сил, махая  ему  рукой,  чтобы  он  шел  к  ней,  а
публика, все еще толпившаяся на площади,  весело  и  благодушно  хлопала
ему. Смеялись вместе со всеми те два солдата,  которые  несколько  минут
назад гнались за ним. Один из них отнесся к Дидериху так участливо,  что
даже подозвал извозчика. Сидя в экипаже, Дидерих  раскланивался  во  все
стороны.
   - Они как дети, - сказал он супруге и прибавил: - Такие же наивные. -
Он признался: - В  Берлине,  конечно,  это  так  легко  не  сошло  бы...
Вспомнить   только,   что   творилось   во    время    беспорядков    на
Унтер-ден-Линден, там было не до смеха...
   Экипаж приближался к отелю, и  Дидерих  выкатил  грудь  колесом.  Его
осанка произвела впечатление, и супруги получили номер на втором этаже.
   Однако первые лучи утреннего солнца застали Дидериха уже на улице.
   - Кайзер встает рано, - назидательно сказал он  Густе,  которая  лишь
хрюкнула в подушку.
   Впрочем, она была  бы  ему  только  в  тягость.  Вооружившись  планом
города, он добрался до Квиринала   и  осмотрелся.  Безлюдная
площадь утопала в светлом золоте солнечных лучей: на  фоне  безоблачного
неба резко выделялся массивный дворец, - а напротив, в  ожидании  выхода
его величества, стоял Дидерих, выпятив грудь, на которой  блестел  орден
Короны четвертой степени. Из нижней части города по лестнице поднималось
стадо коз  и  постепенно  исчезало  за  фонтаном  и  огромными  статуями
объездчиков коней. Дидерих  ни  разу  не  оглянулся.  Прошло  два  часа;
площадь оживилась, из караульной будки вышел часовой, в  одном  из  двух
порталов показался швейцар, кто-то  входил  во  дворец,  кто-то  выходил
оттуда.  Дидерих  забеспокоился.  Он  незаметно  приблизился  к  фасаду,
медленно прошел вдоль него, с любопытством заглядывая внутрь. Когда он в
третий раз проходил мимо швейцара,  тот  несколько  нерешительно  поднес
руку к фуражке. Видя, что Дидерих остановился и ответил на  приветствие,
швейцар фамильярно заговорил с ним.
   - Все в порядке, - сказал он, прикрыв рот  рукой.  И  Дидерих  принял
рапорт, как будто так и следовало. Ему докладывают  о  самочувствии  его
кайзера  -  что  может  быть  естественней?  На  вопрос,  когда  и  куда
отправится кайзер, Дидерих без труда получил ответ. Швейцар сам смекнул,
что Дидериху, раз он сопровождает кайзера, понадобится экипаж, и  послал
за ним. Тем временем на  площади  собралась  кучка  любопытных.  Но  вот
швейцар отошел в  сторону;  за  спиной  форейтора,  в  открытой  карете,
сверкая каской с орлом, показался белокурый северный  повелитель.  Шляпа
Дидериха взлетела в воздух, он крикнул по-итальянски, точно из пистолета
выстрелил: "Да  здравствует  кайзер!"  -  и  горстка  любопытных  охотно
подхватила... Дидерих одним прыжком вскочил в стоящий наготове экипаж и,
подгоняя кучера хриплыми окриками и  обещанием  щедрых  чаевых,  понесся
вслед. И вот он уже у цели, а  высочайшая  карета  только  приближается.
Когда кайзер вышел из кареты, горстка любопытных собралась  и  здесь;  и
Дидерих опять кричал по-итальянски... Стоять на  часах  перед  домом,  в
котором  пребывает  его   кайзер!   Выкатив   грудь   колесом,   Дидерих
испепеляющим взором  встречал  всякого,  кто  осмеливался  приблизиться.
Спустя десять минут горстка зевак пополнилась. Карета кайзера выехала из
ворот,  и  Дидерих  с  криком:  "Да  здравствует  кайзер!"   -   криком,
повторенным зеваками, пустился вскачь  к  Квириналу.  И  все  начинается
сызнова. Дидерих на часах. Кайзер в кивере.  Горстка  любопытных.  Новая
цель, новое возвращение, новый мундир, и Дидерих всегда на месте, всегда
- ликующая встреча. Так и пошло; и никогда в жизни не знал Дидерих более
счастливых минут. Его приятель швейцар точно докладывал ему, куда поедет
кайзер. Случалось, что какой-нибудь чиновник,  отдав  честь,  рапортовал
Дидериху, а он благосклонно выслушивал донесение; или кто-либо обращался
к нему за приказаниями, и он отдавал их в неопределенных выражениях,  но
повелительным  тоном.  Солнце  поднималось  все  выше  над  раскаленными
мраморными плитами  фасадов,  за  которыми  его  кайзер  вел  переговоры
мирового масштаба. Дидерих твердо переносил пытку жаждой и зноем. Как ни
молодцевато он держался, ему все же казалось, что под лучами полуденного
солнца его живот отвисает до самой мостовой, а  орден  Короны  четвертой
степени плавится на груди... Кучер, по дороге все чаще  заглядывавший  в
кабачки, в конце  концов  пришел  в  восхищение  от  столь  героического
выполнения долга и принес немцу вина. С новым зарядом огня в  жилах  оба
опять пустились вскачь. Рысаки кайзера неслись стрелой; чтобы  опередить
их на извозчичьем экипаже, надо было молнией промчаться  по  узким,  как
ущелья, улочкам, вспугивая редких прохожих, в страхе жавшихся к  стенам;
а иной раз  приходилось,  выскочив  из  кареты,  опрометью  взлетать  по
какой-нибудь лестнице. Но всякий раз секунда в секунду он стоял во главе
кучки зевак, смотрел, как из кареты выходил седьмой по счету мундир, - и
начинал кричать. Тогда кайзер поворачивал голову и улыбался. Он  узнавал
его, своего верноподданного! Того, кто кричал: "Да здравствует!" -  кто,
как в  некой  сказке  ,  всегда  поспевал  первым.  Дидерих,
счастливый августейшим  вниманием,  трепеща  от  полноты  чувств,  метал
сверкающие взоры в публику, весело и благодушно глазевшую на него.
   Лишь когда швейцар заверил Дидериха, что его императорское величество
завтракает, он разрешил себе вспомнить о Густе.
   - На кого ты похож! - вскрикнула Густа, увидев его,  и  попятилась  к
стене, ибо он был красен, как помидор, пот лил с него ручьями, а  взгляд
его посветлевших  глаз  дико  блуждал,  точно  взгляд  древнегерманского
воина, совершающего набег на латинские земли .
   - Сегодня великий день для дела национализма! - сказал он с жаром.  -
Мы с его величеством одерживаем моральные победы!
   Как он это сказал! Густа забыла страхи и обиды, пережитые  за  долгие
часы ожидания; она подошла, нежно раскрыла объятья и смиренно  прильнула
к нему.
   Но Дидерих едва разрешил себе урвать часок на обед. Он знал,  правда,