удовлетворение вступиться за девушку и поднять  ее  до  себя.  В  данном
случае, когда ко всему в  придачу  есть  деньги,  благородство  в  конце
концов непременно восторжествует: вспомните божий суд в "Лоэнгрине" .
   - А "Лоэнгрин" тут при чем?
   Но Бук, чем-то явно обеспокоенный, не ответил: они были у  Саксонских
ворот.
   - Зайдемте? - спросил Бук.
   - Куда?
   - А вот сюда. Швейнихенштрассе,  семьдесят  семь.  Надо  же  в  конце
концов сказать ей, быть может, вы могли бы...
   Дидерих присвистнул сквозь зубы.
   - Ну, знаете. Вы до сих пор ей ничего не  сказали?  Вы  сообщаете  об
этом сначала посторонним? Что  же,  ваше  дело,  драгоценнейший,  только
меня, пожалуйста, не впутывайте, я не имею обыкновения  объявлять  чужим
невестам о расторжении помолвки.
   - Сделайте исключение, - попросил Бук. -  В  жизни  для  меня  всякие
сцены очень тягостны.
   - Я человек принципа, - сказал Дидерих.
   Бук пошел на уступки:
   -  Я  вас  не  прошу  что-либо  говорить.  Пусть  ваша   роль   будет
бессловесная, вы и тогда послужите мне моральной поддержкой.
   - Моральной? - переспросил Дидерих.
   - В качестве, так сказать, представителя рокового слуха.
   - Что вы хотите сказать?
   - Я шучу. Вот мы и пришли, идемте!
   И Дидерих, смущенный последними словами Бука, без возражений двинулся
за ним.
   Фрау Даймхен не оказалось дома, а Густа  заставила  себя  ждать.  Бук
пошел взглянуть, что ее задерживает. Наконец она вошла, но одна.
   - Как будто и Вольфганг был здесь? - спросила она.
   Бук сбежал!
   - Понять не могу, - сказал Дидерих. - У него  был  к  вам  неотложный
разговор. - Густа покраснела. Дидерих повернулся к  дверям.  -  В  таком
случае разрешите и мне откланяться!
   - А какой у него был разговор? - допытывалась она. -  Ведь  не  часто
случается, чтобы ему было что-либо нужно. И зачем он привел вас?
   - На это я также ничего не  могу  ответить.  Должен  сказать,  что  я
решительно осуждаю его: в таких случаях  свидетелей  не  приводят.  Моей
вины здесь нет, прощайте!
   Но чем смущеннее он на нее глядел,  тем  настойчивее  она  добивалась
объяснений.
   - Я не желаю вмешиваться в дела третьих лиц, - сказал он  наконец.  -
Да еще если третье лицо дезертирует и  уклоняется  от  выполнения  своих
первейших обязанностей.
   Густа широко раскрытыми глазами  смотрела  ему  в  рот,  ловя  каждое
слово. Когда Дидерих договорил, она одно  мгновение  стояла  неподвижно,
потом порывисто  закрыла  руками  лицо  и  заплакала.  Видно  было,  как
вздулись ее щеки, а сквозь пальцы  капали  слезы.  У  нее  не  оказалось
носового платка; Дидерих одолжил ей свой. Он растерялся при виде  такого
отчаяния.
   - В конце концов вы не так уж много потеряли в его лице.
   - И это говорите вы! - накинулась на него Густа. - Кто,  как  не  вы,
травил его! Вы, который... Мне кажется более чем странным, что он именно
вас прислал сюда...
   - Что вы имеете в виду? - в свою  очередь,  насторожился  Дидерих.  -
Полагаю, что вы, многоуважаемая фрейлейн, не  хуже  моего  знаете,  чего
можно ожидать от сего господина. Ибо там, где образ мыслен дряблый,  там
все дряблое. - Она смерила его ироническим взглядом, но он произнес  еще
строже: - Я все это наперед предсказывал.
   - Вам это было выгодно, потому и предсказывали, - язвительно  бросила
она.
   А он насмешливо:
   - Вольфганг сам просил помешивать в его горшке. А если бы  горшок  не
был обернут сотенными купюрами, он давно перестоялся бы.
   - Да что вы знаете! - вырвалось у Густы. - В том-то и дело,  этого-то
я не могу ему простить, что ему все трын-трава. Даже мои деньги!
   Дидерих был потрясен.
   - С таким человеком нельзя иметь дело, - решительно сказал  он.  -  У
подобных людей нет ничего святого, на них ни в чем нельзя положиться.  -
Дидерих назидательно кивнул головой: - Кто равнодушен к деньгам, тот  не
понимает жизни.
   - В таком случае вы-то ее прекрасно понимаете, - отпарировала Густа и
слабо улыбнулась.
   - Будем надеяться, - сказал он.
   Она подошла к нему ближе и, часто моргая, смотрела на него сквозь  не
просохшие еще слезы.
   - Вы все-таки оказались правы. Думаете, я очень буду горевать? -  Она
скривила губы. - Да я  вообще  его  не  любила.  Попросту  ждала  случая
избавиться от него. А он, как видите, оказался таким  невежей,  что  сам
оставил меня... Обойдемся  и  без  него,  -  прибавила  она,  бросая  на
Дидериха обольстительный взгляд.
   Но Дидерих лишь отобрал у  нее  свой  носовой  платок,  а  остальное,
очевидно, его нисколько не прельщало. Густа поняла, что  он  по-прежнему
строго осуждает ее, как тогда, в "Приюте любви". И она смиренно молвила:
   - Вы намекаете на положение, в котором я невольно очутилась?
   - Я ничего не сказал, - возразил он.
   - Я не виновата, что люди говорят обо мне всякие гадости.
   - Я тоже не виноват.
   Густа опустила голову:
   - Ну что ж, надо,  пожалуй,  смириться.  Такая  девушка,  как  я,  не
заслуживает, чтобы приличный человек, с серьезными взглядами  на  жизнь,
взял ее замуж. - Говоря  это,  она  все  же  искоса  поглядывала,  какое
впечатление производят ее слова.
   Дидерих засопел.
   - Может, конечно, случиться... -  начал  он  и  сделал  паузу.  Густа
затаила дыхание. - Допустим, - сказал он, отчеканивая  каждое  слово,  -
что как раз человек,  весьма  и  весьма  серьезно  смотрящий  на  жизнь,
человек современного толка, с  широким  взглядом  на  вещи,  с  чувством
полной ответственности перед самим собой и перед своими будущими детьми,
точно так же, как и перед кайзером и отечеством, возьмет на себя  защиту