ничего из ряда вон выходящего, теперь же нетцигские жители придали моему
сватовству особую пикантность.
   - Вы находите? - выжал из себя Дидерих, озадаченный столь неожиданной
реакцией.
   - А почему бы нет? Мы с вами антиподы, мы внедряем  в  здешнюю  жизнь
передовые течения нашей аморальной эпохи. Мы  подхлестываем  жизнь.  Дух
времени пока еще бродит по этому городу в войлочных туфлях.
   - Мы дадим ему шпоры, - пообещал Дидерих.
   - За шпоры!
   - За шпоры! Но только за мои шпоры!  -  Испепеляющий  взор...  -  Ваш
скептицизм и бесхребетное мировоззрение не современны. -  Дидерих  шумно
фыркнул. - Красоты  духа  нынче  никому  не  нужны.  Националистическому
действию, - он стукнул кулаком по столу, - националистическому  действию
принадлежит будущее!
   Бук снисходительно улыбнулся:
   - Будущее? В том-то и дело, что это  заблуждение.  Националистическое
действие! Вот уже сто лет, как оно отжило. То, что мы видим  и  что  нам
еще предстоит увидеть, это его агония и смрад его разложения.  Амбре  не
из приятных.
   - От вас я ничего другого и не  ожидал,  вам  ведь  ничего  не  стоит
втоптать в грязь самое святое.
   - Святое! Неприкосновенное! Скажем сразу - вечное!  Верно  ведь?  Вне
идеалов вашего национализма люди больше никогда, никогда не будут  жить.
Прежде, возможно, и жили, в тот темный период истории,  который  еще  не
знал вас. А теперь вы вышли на арену,  и  миру,  очевидно,  дальше  идти
некуда. Воспитать  националистическое  чванство  и  взрастить  ненависть
между нациями - вот ваша цель, и нет ничего превыше нее.
   - Мы живем в суровое время, - серьезно подтвердил Дидерих.
   - Не столь суровое, сколь косное... Я не убежден, что  люди,  которым
выпало на долю жить в Тридцатилетнюю войну, верили в нерушимость своего,
тоже отнюдь не мягкого, времени. И я убежден, что  те,  кто  страдал  от
произвола эпохи рококо , не считали его необоримым, иначе они
не совершили бы революции. Где на просторах  истории,  доступных  нашему
обозрению, можно найти эпоху, которая объявила бы  себя  непреходящей  и
козыряла  перед  вечностью  своей  печальной  ограниченностью?   Которая
суеверно клеймила  бы  каждого,  сколько-нибудь  ее  опередившего?  Быть
чуждым национализму - это вызывает в вас скорее ужас, чем ненависть.  Но
бродяги, не помнящие родства, следуют за вами по пятам. Они там, в  зале
, взгляните!
   Дидерих расплескал свое шампанское  -  так  порывисто  он  оглянулся.
Неужели Наполеон Фишер со своими единомышленниками ворвался сюда?..  Бук
беззвучно от души хохотал.
   - Не поймите меня буквально, я имел в виду тех безмолвных людей,  что
запечатлены на этих стенах. Почему у них такие веселые лица? Что дает им
право легким шагом ступать по дорогам, усеянным цветами, и  наслаждаться
гармонией? О друзья! - Бук поднял бокал, глядя через головы танцующих на
фрески. - О вы, друзья человечества и прекрасного будущего, люди широкой
души, чуждые мрачному эгоизму националистического союза сородичей! О вы,
души, объемлющие мир, вернитесь!  Даже  среди  нас  найдутся  еще  люди,
которые ждут вас!
   Он выпил свое вино. Дидерих с  презрением  заметил,  что  он  плачет.
Впрочем, Бук тут же лукаво прищурился.
   - А вы, нынешнее поколение, наверное, и не знаете, что  это  за  шарф
повязан через плечо у старого бургомистра, так светло  улыбающегося  вон
там, на заднем плане, среди должностных лиц  и  пастушек?  Краски  шарфа
поблекли; вы, конечно, воображаете, что  это  ваши  национальные  цвета?
Нет, это цвета французской триколоры , трехцветного  знамени.
Новое в то время, оно не было знаменем  одной  страны,  это  были  цвета
зари, встававшей над всем  человечеством.  Носить  эти  цвета  считалось
доказательством наиболее благородных убеждений, или, как сказали бы  вы,
- строго корректных. Ваше здоровье!
   Но Дидерих незаметно отодвинулся вместе со стулом и опасливо озирался
по сторонам, не слышит ли кто эти речи.
   - Вы пьяны, - пробормотал он и, чтобы спасти  положение,  крикнул:  -
Господин Розе, еще бутылку! - Он выпрямился и важно посмотрел на Бука. -
Вы, по-видимому, забыли, что потом был Бисмарк!
   - И не он один, - сказал Бук. - Европу  со  всех  сторон  загоняли  в
национальные теснины. Допустим, такое явление было неизбежно.  Допустим,
за тесниной открывались обетованные просторы... Но вы-то разве следовали
за вашим Бисмарком, пока он был прав? Нет, он силком тащил вас за  собой
, вы роптали на него. А теперь, когда вам следовало бы  пойти
дальше, чем пошел он, вы цепляетесь за его бессильную  тень.  Ибо  обмен
веществ у вас, националистов, совершается до отчаяния медленно. Пока  вы
смекнули, что перед вами великий человек, он уже перестал быть великим.
   - Вы еще узнаете его! - посулил Дидерих. -  Кровь  и  железо  были  и
остаются самым действенным методом лечения! Сила выше права!
- Возвещая этот символ веры, он весь побагровел.
   Но и Бук разгорячился.
   - Сила! Власть! Власть нельзя вечно носить на  острие  штыка,  словно
колбасу на вертеле. В наши дни единственная реальная  сила  -  это  мир!
Разыгрывайте  комедию  насилия!  Бряцайте  оружием  перед  воображаемыми
врагами, внешними и внутренними. К счастью, вам не дано свершать!
   - Не дано! - Дидерих пыхтел так, точно изо всех сил раздувал огонь. -
Его величество кайзер сказал : "Уж лучше пусть лягут  костьми
все восемнадцать армейских корпусов и сорок два миллиона жителей..."
   - "Ибо, где реет германский орел ..." - воскликнул  Бук  с
неожиданным пылом, и еще неистовей:  "Никаких  парламентских  резолюций;
армия - вот наш единственный оплот".
   - "Вы призваны прежде всего оборонять меня от  внешних  и  внутренних
врагов!" - не отставал Дидерих.
   - "Защищать от шайки изменников!" - орал Бук. - "Кучка людей..."
   - "Недостойная называться немцами!" - подхватил Дидерих.
   И оба хором:
   - "Будь то отец родной или брат - расстреливать!"
   Шум, поднятый ими, привлек  внимание  танцоров,  заходивших  в  буфет
промочить  горло.  Они   позвали   своих   дам   полюбоваться   зрелищем
героического опьянения. Даже заядлые  картежники  и  те  вставали  из-за
ломберных столов и заглядывали в буфет. Все с любопытством наблюдали  за
Дидерихом и его собутыльником; а они, раскачиваясь на стульях, судорожно
уцепившись за край стола, с остекленелыми глазами и  оскаленными  зубами