-  Твой  отец,  наверно,  очень  беспокоится,  не  знает,   куда   ты
запропастилась, - сказал Дидерих.
   Агнес только пожала плечами. Одевшись, она  еще  раз  остановилась  в
дверях,  которые  он  распахнул,  и  окинула  комнату  долгим  боязливым
взглядом.
   - Быть может, - прошептала Агнес, как бы разговаривая сама с собой, -
я никогда больше не вернусь сюда. У меня предчувствие, что сегодня ночью
я умру.
   - Что ты? Почему? - спросил он, неприятно пораженный.
   Вместо ответа она еще раз вся тесно приникла к нему, словно  срослась
с ним. Дидерих терпеливо ждал. Наконец она отстранилась, открыла глаза и
сказала:
   - Пожалуйста, не думай, что я чего-то  требую  от  тебя.  Я  полюбила
тебя, и будь что будет.
   Он предложил ей сесть в экипаж, но она хотела пойти пешком. По дороге
он расспрашивал ее о родных и общих знакомых. Только на  Бель-Альянсплац
в нем шевельнулось беспокойство, и он хрипло проговорил:
   - У меня, разумеется, и в мыслях нет уклониться от своих обязанностей
перед тобой. Но пока... Ты понимаешь, я еще сам ничего  не  зарабатываю,
необходимо прежде всего кончить курс и заняться дома делами.
   Агнес ответила спокойным  и  благодарным  тоном,  словно  ей  сделали
комплимент:
   - Было бы чудесно, если бы я могла когда-нибудь, позднее, стать твоей
женой.
   Подошли к Блюхерштрассе; он остановился и, слегка запнувшись, сказал,
что ему, пожалуй, лучше повернуть назад. Она спросила:
   - Оттого, что нас могут  увидеть?  Ну  так  что  же?  Мне  все  равно
придется рассказать дома, что мы встретились и переждали  в  кафе,  пока
полиция не очистила улицы.
   "Ну, этой соврать ничего не стоит", - подумал Дидерих.
   Она продолжала:
   - Помни, что на воскресенье ты приглашен к обеду, приходи непременно.
   На этот раз чаша его терпенья переполнилась, он вспылил:
   - Мне прийти? Мне - к вам?..
   Она кротко и лукаво улыбнулась.
   - А как же? Если нас когда-нибудь  вместе  встретят...  Разве  ты  не
хочешь больше видеть меня?
   О, видеться с ней он хотел. Все же пришлось долго уламывать его, пока
он пообещал прийти. У ее дома он церемонно раскланялся и круто повернул.
В голове у него мелькнула мысль: "Ну и хитра! Долго я с ней канителиться
не буду". С отвращением вспомнил он, что пора отправляться в  пивную.  А
его, непонятно почему,  тянуло  домой.  Заперев  за  собой  дверь  своей
комнаты, он остановился и  неподвижно  уставился  в  темноту.  Вдруг  он
поднял руки, запрокинул голову и с глубоким вздохом произнес:
   - Агнес!
   Он чувствовал себя преображенным, легким, он словно парил над землей.
"Я невероятно счастлив, - подумал он. И еще: - Никогда, никогда я уже не
буду так счастлив!"
   Он вдруг проникся уверенностью, что до сих пор, вот до  этой  минуты,
он все видел в ложном свете, все неправильно оценивал.  Там,  в  пивной,
теперь сидят, бражничают, невесть что мнят о себе. Евреи, безработные  -
что ему до них, почему их нужно ненавидеть? Дидерих готов  был  полюбить
их! Неужто он, он сам провел сегодня все утро в  бурлящей  толпе,  среди
людей, которых считал врагами? Да ведь это же люди: Агнес права!  Неужто
он, Дидерих, за две-три неугодных  ему  фразы  кого-то  избил,  хвастал,
врал, горячился, как дурак, и, наконец, в изодранной  одежде,  не  помня
себя, бросился  в  грязь  перед  каким-то  человеком  на  коне  -  перед
кайзером, который над ним насмеялся? Дидерих понял,  что  до  встречи  с
Агнес  он  вел  бессмысленную,  бесцветную,  убогую  жизнь.  Им  владели
какие-то чуждые ему стремления, какие-то постыдные чувства, и не было ни
одного существа, которое он любил бы... пока не встретил Агнес,  "Агнес!
Хорошая моя Агнес, ты не знаешь, как я люблю тебя!" Но он  хотел,  чтобы
она знала. Он чувствовал, что никогда больше не сумеет открыться ей  так
полно, как в этот неповторимый час, и написал ей письмо. Он  писал,  что
тоже все эти три года ждал ее, ждал без всякой надежды, потому  что  она
для него слишком хороша, слишком благородна и прекрасна; что все  насчет
Мальмана он сказал из трусости и упрямства; что она  святая,  и  теперь,
когда она снизошла до него, он лежит у ног ее. "Подними  меня  до  себя,
Агнес, я могу быть сильным, я чувствую это, и хочу посвятить  тебе  свою
жизнь!.."
   Он плакал, он зарылся лицом в диванную  подушку,  еще  источавшую  ее
запах, и уснул, всхлипывая, как ребенок.
   Утром, разумеется, он был неприятно удивлен, обнаружив, что  даже  не
ложился в постель.  Вдруг  он  вспомнил  о  всем  пережитом  накануне  и
почувствовал сладкий толчок, быстрее погнавший кровь к  сердцу.  Но  уже
подкрадывалось подозрение, что  он  наглупил,  -  раздул  свои  чувства,
преувеличил. Он перечитал  письмо:  да,  все  это  прекрасно,  и  ничего
удивительного, что он совсем обезумел от неожиданной  близости  с  такой
великолепной девушкой. Будь она сейчас здесь, он  приласкал  бы  ее.  Но
письмо,   пожалуй,   благоразумнее   не   отправлять.   Это   было    бы
неосмотрительно во всех отношениях. В конце концов, папаша Геппель может
его перехватить... Дидерих запер письмо в столе.
   "Об ужине я вчера совершенно позабыл". Он велел подать себе  обильный
завтрак. "И курить не  хотел,  чтобы  ее  запах  не  рассеялся.  Это  же
идиотство. Нельзя так распускаться". Закурив  сигару,  он  отправился  в
лабораторию. Он решил излить свои чувства не в  словах,  -  ибо  высокие
слова не к лицу мужчине и чреваты последствиями,  -  а  в  музыке.  Взял
напрокат пианино и вдруг, куда лучше,  чем  на  уроках  музыки,  заиграл
Бетховена и Шуберта.
   В воскресенье, когда он позвонил к Геппелям, ему открыла сама Агнес.
   - Кухарка не может отлучиться от плиты, - сказала  она,  но  истинную
причину он прочел в ее глазах. От смущения он  покосился  на  серебряный
браслет,  которым  она  позванивала  как  будто  с  целью  привлечь  его
внимание.
   - Узнаешь? - шепнула Агнес.
   Он покраснел.
   - Подарок Мальмана?
   - Твой! Я надела его в первый раз.
   Она быстро и горячо пожала ему  руку  и  открыла  дверь  в  гостиную.
Геппель обернулся: