наверное, стали красивыми девушками; а  если  и  не  красивыми,  то,  во
всяком случае, славными и добродетельными.  Одна  из  них,  Эмми,  любит
поэзию, как Агнес; он всегда будет заботиться о сестрах и  обеих  выдаст
замуж. С матерью же никогда не расстанется, ей он обязан  всем  хорошим,
что было у него в жизни до той минуты, пока в нее не вошла Агнес.  И  он
рассказал о том, как задушевно  сумерничал  с  матерью,  о  сказках  под
рождественскими елками его детства и даже о молитве, "идущей от сердца".
Агнес слушала его как завороженная. Но вот она вздохнула.
   - Я бы очень хотела познакомиться с твоей мамой, свою я не знала.
   Он нежно поцеловал ее, движимый жалостью и смутным ощущением нечистой
совести. Он чувствовал: сейчас надо сказать  слово,  которое  всецело  и
навсегда утешило бы ее. Но он отогнал от себя  эту  мысль,  он  не  мог.
Агнес заглянула ему глубоко в глаза.
   - Я знаю, - медленно произнесла она, - знаю, что душа у тебя  добрая.
Но иногда тебе приходится поступать не  так,  как  велит  сердце.  -  Он
испугался. А она сказала, словно в свое оправдание: - Сегодня  я  совсем
не боюсь тебя.
   - А разве вообще ты меня боишься? - виновато спросил Дидерих.
   - Я всегда боялась слишком самоуверенных и веселых людей. Иной раз, в
кругу моих подруг, мне начинало казаться, что я им не ровня и  что  они,
вероятно, презирают меня. Но они ничего не замечали. В раннем детстве  у
меня была кукла с большими голубыми стеклянными глазами,  и  когда  мама
умерла, меня посадили с куклой в комнате рядом и велели не  трогаться  с
места. Кукла уставилась на меня широко открытыми  бездушными  глазами  и
как бы говорила: твоя мама умерла, и теперь все на тебя будут  смотреть,
как я. Мне хотелось положить ее на спину, чтобы она закрыла глаза. Но  я
не смела. А людей разве положишь на спину? У  всех  такие  же  глаза,  и
порой, - она приникла лицом к его плечу, - порой даже у тебя.
   К горлу у него подступил комок, он погладил ее склоненный  затылок  и
сказал дрогнувшим голосом:
   - Агнес, родная моя Агнес, ты не знаешь, как я люблю тебя... Я боялся
тебя, да - я. Три года я томился по тебе, ты была для  меня  недосягаемо
прекрасна, изящна, добра.
   Сердце его растаяло; он говорил ей все, что  излил  в  письме  тогда,
после их первого свидания в его комнате, в том самом письме,  которое  и
теперь еще лежало в ящике  письменного  стола.  Агнес  выпрямилась,  она
слушала с восторгом, раскрыв губы. Она тихо ликовала:
   - Я знала, что ты такой, ты - как я!
   - Мы одна душа, одна плоть, - сказал Дидерих и прижал ее к  себе;  но
тут же испугался вырвавшихся у него слов.
   "Теперь она ждет, - думал он, - теперь надо сказать". Он хотел этого,
но  чувствовал  себя  скованным.   Его   объятия   с   каждой   секундой
ослабевали... Она сделала чуть заметное движение, он знал, - она уже  не
ждет. И они разомкнули объятие, не глядя друг на друга. Он  закрыл  лицо
руками и всхлипнул. Она не спрашивала почему; только утешающе  погладила
его по голове. Так сидели они долго.
   Глядя поверх него в пространство, Агнес сказала:
   - Разве я когда-нибудь думала, что это будет длиться вечно?  То,  что
было так хорошо, не может не кончиться плохо.
   Он вскрикнул в отчаянье:
   - Ведь ничего не кончилось!
   Она спросила:
   - Ты веришь в счастье?
   - Если я тебя потеряю, значит, счастья нет.
   Она пролепетала:
   - Ты уедешь, перед тобой откроется большая жизнь. И ты меня забудешь.
   - Лучше смерть! - И он привлек ее к себе.
   Прижавшись к нему щекой, она шептала:
   - Смотри, какой здесь простор,  совсем  как  море!  Наша  лодка  сама
выпросталась и вывела нас сюда. Помнишь ту картину? И море, по  которому
мы уже однажды плыли  в  своей  мечте?  Куда  только...  -  И  еще  тише
повторила: - Куда только мы плывем?
   Он не отвечал больше. В тесном объятии, прильнув губами к губам,  они
опускались все ниже и  ниже  над  водой  Она  ли  сжимала  его?  Или  он
притягивал ее к себе? Никогда еще они не знали такого  полного  слияния.
Дидерих чувствовал: теперь все  хорошо.  Ему  не  хватало  благородства,
веры, мужества для того, чтобы соединиться с  Агнес  на  всю  жизнь.  Но
теперь он сравнялся с ней во всем. Теперь все хорошо.
   Внезапный толчок: они подскочили, Дидерих отшатнулся с  такой  силой,
что Агнес отлетела от него и упала на дно лодки. Он провел рукой по лбу.
   - Что случилось?.. - Похолодев от испуга и как  будто  обидевшись  на
нее, он отвернулся. - Это же лодка, нельзя так неосторожно.
   Он не помог ей встать, тотчас же схватился за  весла  и  повел  лодку
обратно. Агнес повернулась лицом к берегу. Один раз она робко посмотрела
на Дидериха, но в нее впился такой подозрительный, жесткий  взгляд,  что
она содрогнулась.
   В сгущающихся сумерках они шли по дороге все быстрее, быстрее  и  под
конец почти побежали. И уже когда настолько  стемнело,  что  лица  стали
почти невидимы, они заговорили. Завтра утром, пожалуй, Геппель будет уже
дома. Агнес необходимо вернуться... Добежав до гостиницы,  они  услышали
вдали гудок паровоза.
   - Даже поужинать не успеем! - с наигранной досадой сказал Дидерих.
   Наспех собрали вещи, расплатились - и бегом  на  станцию.  Не  успели
сесть, как поезд тронулся. Хорошо еще, что надо отдышаться и припомнить:
не забыто ли что в такой спешке? Но вот все уже  сказано,  и  при  свете
тусклой лампы они сидят врозь, ошеломленные, как после большой  неудачи.
Неужели эти темные поля, бегущие за окном, звали их, дразнили  обещанием
счастья? И как будто только вчера? Нет, в невозвратном прошлом. Разве не
видны уже спасительные огни города?
   Они решили, что не  стоит  ехать  вместе  в  трамвае.  Дидерих  уехал
первым. Они едва встретились  взглядами  едва  коснулись  друг  друга  в
прощальном рукопожатии.
   - "Уф! - выдохнул Дидерих, оставшись один. - Ну - конец". Он подумал:
"Мы были на  волосок  от  несчастья".  И  возмутился:  "Вот  истеричка!"
Сама-то она, конечно, уцепилась бы за лодку. Искупаться пришлось бы  ему
одному. И весь этот трюк она  подстроила  для  того,  чтобы  непременно,
любой ценой, женить его на себе: "Женщины хитры, как дьяволы, они  ни  в
чем не знают удержу, куда нашему брату с ними тягаться. На этот раз  она
обвела меня вокруг пальца почище, чем тогда с Мальманом.  Что  ж,  пусть
это будет мне уроком на всю жизнь. Теперь, однако, точка!" И он  твердым