приеме  в  Зимнем  дворце, когда  русский  трехцветный  и  военно-
морской Андреевский уже развевались над Порт-Артуром, и все вокруг
его  ликовали, чокались друг с другом бокалами шампанского, а дамы
обворожительно улыбались и повторяли, - Слава русскому  оружию,  -
то  есть  генералу  Ванновскому и адмиралу  Тыртову,  и,  -  Слава
русской  дипломатии, - то есть графу Муравьеву, а тот лишь холодно
кивнул  ему,  ему,  потратившему  бездну  энергии,  времени,   сил
умственных  и  -  да, да, да - физических, и лишь его  можно  было
назвать подлинным виновником торжества, он, обойденный вниманием и
едва ли не опальный, ожесточаясь, думал, уже и себе противореча, -
Что  же, представьте себе, что я повел своих гостей в "Аквариум"а  они,  напившись пьяны, попали в публичный дом  и  наделали  там
скандала.   Неужели  я  виноват  в  этом?  Я  хотел   ограничиться
"Аквариумом". Далее тянули другие.

Так  и  свершился  тот роковой шаг, который повлек  за  собой  все
дальнейшие  последствия  -  и  русско-японскую  войну,  и   развал
китайской империи, и революцию в России...


МЕДНИКОВ. ПРИМОРЬЕ - ЛЯОДУН

Накупил   Андрей  матери,  отцу  и  братьям  подарков   и    домой
отправился.  До  станции Кетрицево, что рядом с селом  Никольским,
ехал  на  поезде,  в  вагоне микст, смешанном, для  простонародной
публики,  а оттуда на дорогу, ведущую в Ивановку, вышел, было,  но
его   окликнули   сидевшие  у  крайнего  дома   знакомые   мужики,
односельчане.
-  Стой,  -  кричат,  - не ходи один, погоди чуток,  скоро  вместе
пойдем.
- Что так? - спросил Андрей, - малайки шалят?
Малайками  называли беглых каторжан, которых с постройки  железной
дороги разбежалось множество. Деваться им особо было некуда:  и  в
город  не  подашься,  там полиция и войска,  и  в  Китай-Корею  не
уйдешь,  там  местные власти своих разбойников не жаловали,  а  уж
русских  и тем более. Вот малайки и устраивались большими  шайками
вдоль дорог, жили разбоем и душегубством. Их боялись, периодически
устраивали облавы и тайгу прочесывали солдатами.
-  Нет, - отвечают ему, - нынче малайки сами из тайги бегут. Тигры
нынче  осатанели.... В Ивановке бабку Устинью Мокренок  с  огорода
утащили,  она картошку копала, а в Раздольном, говорят, солдата  с
ружьем сожрали.
- Да нет, - возразили другие, - ружье он выплюнул.
- Все равно боязно...
Подождали  они  еще  чуток, пока другие односельчане  с  рынка  не
подтянулись  и,  зарядив  ружья,  кучкой,  настороженно  пошли  за
телегой в свою Ивановку.
Дома Андрея встретили радостно, полюбовались обновами и подарками,
похвалились  своими  успехами в хозяйстве, весьма,  надо  сказать,
скромными,  а Афоня, младший, шкуру медвежью приволок и  на  башку
наступил гордо, избоченясь.
- Вот, без ружья, руками, можно сказать, голыми!
- Ну, ты и богатырь! - восхитился Андрей.
Домашние  рассмеялись, шуткой довольные, а Афоня,  специально  для
него и рассказал.
-  Недалече, за Лубянкой, я в лесу липу нашел дуплистую, а в дупле
-  пчелы.  Это еще в июне было. Подожду, думаю, до августа,  пусть
меду  пчелы накопят поболее. Но наведываюсь, вдруг кто  другой  из
парней тоже липу обнаружит, так чтобы не позарился на мой мед. Как-
то гляжу, кора изодрана когтями медвежьими, лез, видимо, но что-то
его   спугнуло.  Конечно,  вернется,  расстроился   я.   А   потом
призадумался. Батю и Арсения на охоту не потащишь - в хозяйстве по
горло  заняты.  А  одному с мишкой связываться  боязно.  Ну,  я  и
придумал.  Не поленился, с речки каменюгу в пуд с гаком  притащил,
веревкой  обвязал, да на дереве к дуплу и подвесил.  А  под  липой
кольев острых в землю навтыкал. На кедруху залез поодаль чуть,  но
чтобы  липу  видно было, и затаился там, жду. Долго  ждал,  а  под
вечер мишка и пришел. Колья оглядел, понюхал, языком лизнул, лапой
в  затылке  почесал, но не понял, зачем они,  видимо.  И  на  липу
полез.  Пчелы  уже спать легли, не тревожили. Долез  он  почти  до
дупла  и  башкой  в камень мой и уперся. Но камень  шевелится,  на
веревке  он.  Миша лапой его и отодвинул. А камень на место.  Миша
сильней   его  оттолкнул.  Камень  -  тюк,  тут  как   тут.   Миша
рассвирепел,  да  как  двинет  по  камню  лапой.  Отлетел  камень,
вернулся,  и  по  башке.  Миша аж взвыл от возмущения,  да  обеими
лапами..., а сам сорвался вниз, на мои колья. А я тоже от хохота с
кедра  чуть не свалился, удержался едва. Слез, а миша на кольях  и
не шевелится.

Сильно  подросли братовья, выше и крепче Андрея стали, но  он  был
жилистей.
Назавтра  на заимку ехать надо, озимые засевать, но видит  Андрей,
что  батя  и  братья  собираются с  большим  нежеланием.  И  ружье
зарядили,  и  топоры  в телегу рядом кладут. Да  и  лошадка  ушами
прядает, тоже боится, видимо.
-  На  днях к Кривошеевым в окно лез, - батя рассказывает, - морда
наглая,  глаза желтые. Иван ему ухватом, под рукой  был,  в  морду
тычит,  а  тигр только лапой отмахнулся и дальше раму  выламывает.
Хорошо, Колька, Иванов сын, ружье со стены сорвал, да и выпалил. В
башку  прямо. Но тигр выдюжил, крякнул только. Сейчас где-то рядом
бродит,  подраненный. И ехать сеять надо, и боязно.  А  облаву  на
него не устроишь - тайга кругом, да и лист не пал.
Тут  Андрей и говорит, - Я в бухте Стрелок от манз слышал, как они
тигра ловят. Давай, спробуем?
Позвал отец Ивана Кривошеева с сыновьями, вооруженных ружьями,  да
Медниковых мужиков четверо. Трое охрану несли, а остальные  осинок
да  березок нарубили, сажен в три длиной бревнышек понаделали и  в
землю  на полянке частоколом неподалече вбили. Вбили тесно и  так,
чтобы  получился круг в сажень диаметром. А затем вокруг  частокол