наследство науке остался именно абсолютный разрыв двух субстанций.
Последний составлял главную загадку, которую штурмовала как
материалистическая, так и идеалистическая философия до марксизма. Декарт
оставил векам свою и не доказуемую окончательно, но и не опровержимую
теорему. Ныне мы знаем, что задача решается с помощью идеи о разных формах
движения материи. Но знаем ли мы точно стык, эволюционное соприкосновение,
превращение между телесно-физиологическим и социальным (в том числе
сознанием) в человеке? Материалистическое снятие теоремы Декарта в этом
смысле все еще остается на повестке дня.

С восемнадцатого века по наши дни были приложены огромные усилия в этом
направлении. Сначала Мелье, затем Ламеттри, а за ними и другие материалисты
XVIII в. попытались преодолеть философский дуализм Декарта. Во многих
аспектах они достигли материалистического монизма (который ранее, в XVII
в., был намечен французом Гассенди, голландцами Регием и Спинозой,
англичанами Гоббсом и Локком), но в проблеме человека это была мнимая
победа. Ламеттри смело возразил Декарту книгой "Человек-машина": души нет
не только у воображаемого человека-автомата или, допустим, у действительно
наблюдавшегося врачом Тульпом человека-сатира, но и у подлинного человека,
ибо все его действия можно объяснить материальной причинностью. Ламеттри
был врач, он жил на сто лет позже Декарта, -- легко понять, насколько
глубже и вернее он мог проникнуть в функционирование этой "машины". И
все-таки его успех был куплен ценой отступления в главном: он приписал
животным все те свойства, которые Декарт резервировал за разумной душой
человека, а именно чувства, мысль, речь. Это был гигантский шаг назад в
естествознании во имя продвижения вперед общефилософской, прежде всего
атеистической мысли. Материалистам XVIII в. казалось, что они отстаивают от
картезианства истины очевиднейшие для незатуманенного догматами рассудка:
только мракобесы могут утверждать, что животное не испытывает удовольствия,
что оно не принимает решений, что оно не обменивается с себе подобными
чем-то вроде слов, -- восклицали с возмущением, с гневом буквально все
французские материалисты. Это стало одним из их самых отличительных
тезисов, подобно тому как обратный характеризовал картезианцев.

Этот тезис противников Декарта унаследовали затем позитивисты типа Копта --
Спенсера, от них -- Дарвин и биологический эволюционизм. Как уже отмечалось
выше, сближение (даже можно сказать, принципиальное отождествление) психики
животных и человека, т. е. перенесение на животных психических свойств, а
вместе с ними и социальных свойств человека, было теневой стороной
творчества Дарвина. Эта сторона не входит в наше современное понятие
дарвинизма как материалистического учения о происхождении и развитии видов,
в том числе человека.

Новый этап штурма теоремы Декарта и тем самым человеческой загадки можно
датировать с И. М. Сеченова, основателя русской физиологической школы,
открывшей новую главу в мировой физиологии нервной деятельности. Смелые
идеи Сеченова приняли и богатейшим образом разработали Н. Е. Введенский, И.
П. Павлов и А. А. Ухтомский. Тут маятник материалистической мысли снова
махнул к декартовскому идеалу -- полностью раскрыть механизм поведения всех
животных именно как механизм, т. е. путем чистейшего детерминизма, без
всего того, что Декарт относил к специфике разумной души. За основу было
взято декартовское понятие рефлекса, до того сохранявшееся в опытах
физиологов применительно лишь к самым элементарным реакциям организмов и
нервных тканей. Было показано, что рефлекс есть основной механизм
функционирования центральной нервной системы. Нельзя сказать, что на
сегодняшний день задача исчерпана, напротив, возникают новые и новые
оправданные и искусственные осложнения, однако прогресс достигнут громадный
и задача в принципе уже явно разрешима. И. П. Павлов с глубоким основанием
поставил памятник Декарту у своей лаборатории. И. П. Павлов писал: "Считая
деятельность животных, в противоположность человеческой, машинообразной,
Декарт триста лет тому назад установил понятие рефлекса, как основного акта
нервной системы" . Но Сеченов, Введенский, Павлов, Ухтомский и их блестящие
последователи, признав правоту Декарта в отношении животных (и тем самым
отвергнув указанные представления материалистов XVIII в., позитивистов и
эволюционистов XIX в.), вдохновлялись мечтой распространить тот же строго
рефлекторный принцип и на поведение человека. Из них только И. П. Павлов в
последние годы жизни убедился в неосуществимости мечты прямым и
непосредственным путем, следовательно, в правоте Декарта, когда тот "считал
деятельность животных машинообразной в противоположность человеческой": для
человека И. П. Павлов ввел понятие второй сигнальной системы. Вот то, чего
недоставало Декарту, что представляет огромный прогресс науки сравнительно
с "разумной душой"! Психология человека -- это физиология нервной
деятельности на уровне существования второй сигнальной системы.

Но рано радоваться этой подстановке. Павлов не раскрыл специальную
физиологическую природу второй сигнальной системы, тем более ее
специфический филогенез. Она осталась в роли "чрезвычайной надбавки" к
первой сигнальной системе. И сам Павлов, и его последователи в этой теме
(Иванов-Смоленский, Красногорский, Быков, Кольцова и др.) уделили почти все
внимание доказательству общей природы этих двух систем -- сходству и связи
второй сигнальной системы с первой. Между тем главное -- исследовать, мало
сказать их различие, но их противоположность, их антагонизм, их
противоборство. В этом физиологическая школа Павлова проявила робость.
Правда, она установила фундаментальный физиологический факт, который и
должен бы служить исходным пунктом: что вторая сигнальная система оказывает
постоянную отрицательную индукцию на первую. Это открытие не менее важно,
чем постоянно подчеркиваемый тезис об их "совместной работе". Оно перевело
на материалистический физиологический язык мысль Декарта о способности души
отменять в теле человека природные автоматические реакции. Но что значит
эта отрицательная индукция, в чем причина и природа ее?

В нервом разделе этой главы, носящем название "О речевых знаках", была
сделана попытка углубить "Декартову пропасть". Теперь надо ее перекрыть.
Дальнейшая задача предлагаемой книги распадается на две разнородные
половины. С одной стороны, идя от сложной совокупности психических свойств
человека, показать, что ее корешком, ее общим детерминирующим началом
служит речь. Это та вершина конуса, которой психология обращена к
физиологии. Эта половина задачи сравнительно легка, поскольку состоит в
резюмировании определенных передовых тенденций в современной
психологической науке. Иными словами, здесь будут подытожены некоторые