§ 1. Лоротомы должны состоять в ведомстве эпарха, подчиняться ему и следовать его приказаниям в выполнении государственных повинностей, но зато они не участвуют в платежах, полагающихся для всех [лиц], подведомственных эпарху. Их простат7 назначается эпархом.
Если же понадобится выполнение повинностей для императорского двора, то пусть они с ведома эпарха находятся в подчинении императора и пусть получают в качестве дохода, что соизволит им пожаловать император. Они не должны покупать кожи больше положенного, сколько они желают употреблять для подготовки к изготовлению ремней.
§ 2. Нельзя объединить в одном сообществе лоротомов с малакатариями8. Малакатарии должны иметь собственного простата, которого по своему усмотрению назначает эпарх. Работать малакатарии должны так же, как лоротомы, и вместе с ними работать над кожей, которую подготовили дубильщики, но обрабатывать не те кожи, которые идут на обувь. Вирсодепсы (дубильщики) пусть занимают особое положение, так как обрабатывают кожу в чанах, хотя они и имеют общего с ними простата и выполняют повинность одному и тому же симпону9. В этом и состоит разница (между ними); одни поэтому называются малакатариями, другие - вирсо-депсами. Если же кто станет нарушать этот порядок, то не только подвергнется телесному наказанию, но будет лишен права заниматься также собственным ремеслом.

М. Я. Сючюмов, Византийская "Книга эпарха".
23. О торговых связях Руси с Византией в X в.
Из трактата "Об управлении юсударством"
Константина Багрянородного
О руссах, приезжающих из России на однодеревках в Константинополь
Глава 9. Однодеревки, приезжающие в Константинополь из внешней Руси, идут из Невогарды [Новгорода], в которой сидел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости Милиниски [Смоленска], из Телюцы [Любеча?], Черни-гори [Чернигова] и из Вышеграда. Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой Самвата. Данники их - славяне, называемые кривитеинами [кривичами] и лензанинами, и прочие славяне рубят однодеревки в своих горах в зимнюю пору и, обделав их, с открытием времени [плавания], когда лед растает, вводят в ближние озера. Затем, так как они [озера] впадают в реку Днепр, то оттуда они и сами входят в ту же реку, приходят в Киев, вытаскивают лодки на берег для оснастки и продают руссам. Руссы, покупая лишь самые колоды, расснащивают старые однодеревки, берут из них весла, уключины и прочие снасти и оснащают новые. В июне месяце, двинувшись по реке Днепру, они спускаются в Витечев, подвластную Руси крепость. Подождав там два-три дня, пока подойдут все однодеревки, они двигаются в путь и спускаются по названной реке Днепру. Прежде всего они приходят к первому порогу, называемому Эссупи, что по-русски и по-славянски значит "Не спи". Этот порог настолько узок, что не превышает ширины циканистирия [дворцового ипподрома в Константинополе]; посредине его выступают обрывистые и высокие скалы, наподобие островков. Стремясь к ним и поднимаясь, а оттуда свергаясь вниз, вода производит сильный шум и [внушает] страх. Посему руссы не осмеливаются проходить среди этих островов, но, причалив вблизи и высадив людей на сушу, а вещи оставив в однодеревках, после этого нагие ощупывают ногами [дно], чтобы не наткнуться на какой-нибудь камень; при этом одни толкают шестами нос лодки, а другие - середину, третьи - корму. Таким образом они со всеми предосторожностями проходят этот первый порог по изгибу речного берега. Пройдя этот порог, они опять, приняв с берега остальных, отплывают и достигают другого порога, называемого по-русски Улворси, а по-славянски Островунипраг, что значит "Остров порога". И этот порог подобен первому, тяжел и труден для переправы. Они опять высаживают людей и переправляют однодеревки, как прежде. Подобным же образом проходят и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски значит "Шум порога" Затем так же [проходят] четвертый порог, большой, называемый по-русски Аифор, а по-славянски Неясыть, потому что в камнях порога гнездятся пеликаны. На этом пороге все ладьи причаливают к земле носами вперед, отряженные люди сходят держать с ними стражу и уходят, они неусыпно держат стражу из-за печенегов. Остальные, выбрав поклажу, находившуюся в однодеревках, и рабов в цепях, переводят их сухим путем 6 миль, пока не пройдут порога. Затем одни тащат свои однодеревки волоком, другие несут на плечах и таким образом переправляют на другую сторону порога, спускают их там в реку, грузят поклажу, входят сами и продолжают плавание. Прибыв к пятому порогу, называемому по-русски Варуфорос, а по-славянски Вульнипраг, потому чю он образует большую заводь, и опять переправив однодеревки по изгибам реки, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, по-русски называемого Леанти, а по-славянски Веруци, что значит "Бурление воды", и проходят его таким же образом. От него плывут к седьмому порогу, называемому по-русски Струкун, а по-славянски Напрези, что значит "Малый порог", и приходят к так называемой Крарийской переправе [ныне Кичкасский перевоз], где херсониты переправляются на пути из Руси, а печенеги - в Херсон. Эта переправа шириною приблизительно равна ипподрому [ = 270 футов], а вышиною- от его низа до того места, где сидят союзники, так что долетает стрела стреляющего с одной стороны на другую. Посему печенеги приходят и на это место и нападают на руссов. Пройдя это место, они достигают острова, называемого св. Григорием [о. Хортица], и на этом острове совершают свои жертвоприношения, так как там растет огромный дуб. Они приносят в жертву живых петухов, кругом втыкают стрелы, а иные [приносят] куски хлеба, мясо и что имеет каждый, как требует их обычай. Насчет петухов они бросают жребий, зарезать ли их [в жертву] или съесть, или пустить живыми. От этого острова руссы уже не боятся печенега, пока не достигнут реки Селины. Затем, двинувшись от этого острова, они плывут около четырех дней, пока не достигнут лимана, составляющего устье реки; в нем есть остров св. Эферия [о. Березань]. Пристав к этому острову, они отдыхают там два-три дня и опять снабжают свои однодеревки недостающими принадлежностями, парусами, мачтами и реями, которые привозят с собою. А так как этот лиман, как сказано, составляет устье реки и доходит до моря, а со стороны моря лежит остров св. Эферия, то они оттуда уходят к реке Днестру и, благополучно достигнув ее, снова отдыхают. Когда наступит благоприятная погода, они, отчалив, приходят к реке, называемой Белою, и, отдохнувши там подобным образом, снова двигаются в путь и приходят к Селине, так называемому ответвлению [рукаву] реки Дуная. Пока они не минуют реки Селины, по берегу за ними бегут печенеги. И если море, что часто бывает, выбросит однодеревки на сушу, то они все их вытаскивают на берег, чтобы вместе противостоять печенегам. От Селины они никого уже не боятся и, вступив на Булгарскую землю, входят в устье Дуная. От Дуная они доходят до Конопа, от Конопа - в Констанцию по реке Варне, от Варны приходят к реке Дичине - все эти места находятся в Булгарии; от Дичины достигают области Месемврии; здесь оканчивается их многострадальное, страшное, трудное и тяжелое плавание.
Зимний и суровый образ жизни этих самых руссов таков. Когда наступит ноябрь месяц, князья их тотчас выходят со всеми руссами из Киева и отправляются в полюдье, т. е. круговой объезд, и именно в славянские земли вервианов [древлян?], другувитов, кривичей, севериев [северян] и остальных славян, платящих дань руссам. Прокармливаясь там в течение целой зимы, они в апреле месяце, когда растает лед на реке Днепре, снова возвращаются в Киев Затем забирают свои однодеревки, как сказано выше, снаряжаются и отправляются в Романию.
С печенегами могут воевать узы.

"Извесшя ГАИМК" вып. 91, М - Л., 1934, стр. 8-10.
IV. Социальные противоречия и формы классовой борьбы в VI-Х вв.
24. Восстание "Ника" в Константинополе (532 г.)
Procopius Caesanensis. "De bello Persico". Прокопий Кесарий-ский - полководец Юстиниана и современник описанных здесь событий.
Около того же времени в Византии неожиданно вспыхнул в народе мятеж, который против чаяния чрезвычайно распространился и имел самый пагубный для народа и сената конец. Вот как это было. Издревле жители в каждом городе разделялись на венетов [синих] и прасинов [зеленых], но с недавнего времени за эти имена и за места, на которых сидят во время зрелищ, стали расточать деньги и подвергать себя жесточайшим телесным наказаниям и даже постыдной смерти. Они заводят драки со своими противниками, сами не ведая за что, подвергают себя опасности, будучи, напротив того, уверены, что, одержав верх над ними в этих драках, они не могут ожидать ничего более, как заключения в темницы и казни. Вражда к противникам возникает у них без причины и остается навеки; не уважаются ни родство, ни свойство, ни узы дружбы. Даже родные братья, приставшие один к одному из этих цветов, другой к другому, бывают в раздоре между собою. Им нужды нет ни до божьих, ни до человеческих дел, лишь бы одолеть противников. Им нужды нет до того, что которая-либо сторона окажется нечестивою перед богом, что законы и гражданское общество оскорбляются людьми своими или их противниками, ибо даже в то самое время, когда они нуждаются, может быть, в необходимом, когда отечество обижено в самом существенном, они нимало о том не беспокоятся, лишь бы их стороне [партии] было хорошо; стороною они называют своих сообщников. И даже женщины принимают участие в этой нечисти; они не только следуют мнению своих мужей, но даже пристают к противной партии, несмотря на то что они не ходят на зрелища и ничто их к такому участию не побуждает. И не могу я иначе назвать это, как душевной болезнью. Вот что происходит в каждом городе между жителями его!
Около того времени главари дима1 в Византии приговорили к смерти некоторых из этих мятежников. Тогда обе стороны сговорились, соединились и освободили тех, кого вели на казнь; тут же ворвались в темницу, выпустили всех содержавшихся там связанными за мятеж или за другие проступки. При этом служители городского начальства были по произволу избиваемы.
Мирные граждане, чуждые всех беспорядков, бежали на противолежащий материк; город был поджигаем, как будто был в руках неприятелей. Храм Софии, бани Зевксиппа и царские дворцы, начиная от Пропилеев до так называемого дома Арея, сделались жертвою пламени и вместе с ними большие Портики, простирающиеся до площади, называемой Константиновою, многие дома богатейших людей и большое богатство. Царь и супруга его вместе с некоторыми сенаторами заперлись в Палатии и там оставались в бездействии. Димы подавали друг другу условное выражение: Ника [побеждай], и оттого мятеж тот известен до сих пор под именем Ника.
В это время эпархом двора2 был Иоанн Каппадокиянин; советником же царским, или квестором3, как называют его ромеи4, был Трибониан, родом из Памфилии. Иоанн был человек неученый и необразованный. Он ничему другому не научился от грамматиста, как писать письма, да и те писал плохо и нескладно; но силою ума превышал он всех известных мне людей; отлично понимал, что нужно делать, и умел разрешать труднейшие обстоятельства. Быв самым дурным человеком, он употреблял все способности свои на дурное. Ни помышление о боге, ни стыд перед людьми не входили в душу его; из корысти погубил он множество людей и целые города. Нажив в короткое время великое богатство, он вдался в непомерное пьянство; до обеденного часа он грабил имущество подданных, после обеда проводил время в пьянстве и в самом гнусном разврате, от которых никак не мог себя удерживать; пищу употреблял он до пресыщения и до рвоты. Он был всегда готов красть деньги и еще более готов тратить и расточать их. Таков был этот Иоанн!
Трибониан имел хорошие способности и достиг высокой степени учености, не уступая в ней никому из современников, но был до безумия предан жадности и всегда готов торговать правосудием. Он ежедневно то уничтожал, то составлял законы, продавая их, смотря по надобностям просителей.
Пока в народе происходил раздор из-за различия цвета, никто не заботился о преступном по отношению общества поведении этих двух лиц. Но когда обе стороны соединились, как сказано выше, и возгорелся мятеж, то все стали явно поносить Иоанна и Трибониана и искали их повсюду, чтобы умертвить. Царь, желая угодить народу, немедленно отрешил обоих от должностей. Он назначил эпархом двора пагрикия Фоку, человека весьма благоразумного и справедливого, а в квесторы возвел Василида, человека благородного происхождения, известного между патрикиями своей кротостью. Несмотря на все это, беспокойство продолжалось во всей силе. В пятый день мятежа, под вечер, царь Юстиниан велел Ипа-тию и Помпию, племянникам по сестре бывшего царя Анастасия, идти в свои дома. Подозревал ли он их в посягательстве на жизнь свою или судьба сама вела их к тому... Боясь, чтоб народ не принудил их принять верховную власть, как то и последовало, они сказали царю, что считают несправедливым оставлять царя своего в такой опасности Эти слова ввели Юстиниана в еще большее подозрение, и потому он велел им немедленно удалиться. Они повиновались и, возвратясь домой, предались покою; была уже ночь.
На другой день, с восходом солнца, распространилось в народе известие, что эти лица удалены от двора, где прежде имели пребывание Весь народ бросился к ним, провозгласил Ипатия царем и повел на площадь, чтоб заставить его принять управление государством. Но Ипатиева супруга, Мария, женщина разумная и знаменитая своей добродетелью, крепко держась за мужа, не пускала его, громко вопияла, что народ ведет мужа ее на казнь, и молила всех приближенных о помощи. Однако толпа превозмогла, Мария вынуждена была оставить мужа, и народ, приведя Ипатия против его воли на площадь Константина, просил его принять верховную власть. И так как у мятежников не было диадемы или другого, чем украшаются цари, то они надели ему на голову золотую цепь и провозгласили царем ромейским Между тем собрались те сенаторы, которые оставались вне царского двора. Многими подано было мнение напасть вооруженною рукою на Палатию [дворец]. Тогда Ориген, один из сенаторов, выступил вперед и произнес следующую речь: "Ромеи! Настоящее положение дел не может быть решено иначе, как войною. Всеми признано, что война и царская власть у людей считаются важнейшими. Но дела великие не совершаются в короткое время, а разумными советами и усилиями физическими приводятся в исполнение в течение долгого времени. Итак, если мы пойдем на противника сейчас, то наши дела будут, как говорится, на острие бритвы; участь наша решится в самое короткое время, и мы должны будем, за все то, что может последовать, или поблагодарить счастье, или роптать на него, ибо вообще все дела, производимые с поспешностью, зависят от могущества счастья; но если мы устроим наши дела спокойнее, тонам будет возможно захватить Юстиниана в Палатии, хотя бы мы этого и не хотели, и он будет рад, если только ему будет позволено скорее бежать; власть презираемая, теряя ежедневно силы свои, обыкновенно рушится; у нас есть и другие царские дворцы: Плакиллы и так называемые Еленины. Оттуда новому царю можно будет вести войну и всем управлять наилучшим образом".
Так сказал Ориген. Но другие, как то бывает в скопищах народных, хотели приступить к делу поспешнее, полагая, что нет ничего полезнее быстроты в действиях; того же мнения был сам Ипатий. Ему уже было суждено погибнуть, и он велел вести себя к ипподрому. Некоторые говорят, что он пошел туда потому только, что хранил верность царю.
Между тем у царя происходило совещание: что лучше делать, оставаться тут или бежать на судах. Много говорено было в пользу того и другого мнения. Наконец царица Фео-дора сказала: "Лишним было бы теперь, кажется, рассуждать о том, что женщине неприлично быть отважною между мужчинами, когда другие находятся в нерешимости, что им делать или чего не делать. При столь опасном положении должно обращать внимание на то, чтоб устроить предстоящие дела лучшим образом. По моему мнению, бегство теперь, больше чем когда-нибудь, для нас невыгодно, хотя бы оно и вело к спасению. Тому, кто появился на свет, нельзя не умереть; но тому, кто однажды царствовал, скитаться изгнанником невыносимо! Не дай бог мне лишиться этой багряницы и дожить до того дня, в который встречающиеся со мною не будут приветствовать меня как царицу! Итак, государь! Если хочешь спасти себя бегством, это нетрудно! У нас много денег; вот море, вот суда! Но смотри, чтоб после, когда ты будешь спасен, не пришлось тебе когда-нибудь предпочитать смерть такому спасению. Нравится мне старинное слово, что царская власть - прекрасный саван".
Так сказала царица; слова ее воодушевили всех. Укре-пясь духом, советники рассуждали уже о том, каким образом можно бы защититься, если мятежники нападут на них. Все воины, как те, которые служили при дворе царском, так и остальные, не были привержены царю и в ожидании, чем все решится, не хотели явно принять участие в деле. Царь полагал всю надежду на Велисария и на Мунда.
Между тем Ипатий пришел на ипподром, взошел на царское место и сел на царское седалище, с которого царь обыкновенно смотрит на конские ристания и на гимнастические упражнения. Велисарий направлялся сперва прямо к Ипатию и к царскому седалищу и, достигши ближайшего дома, где всегда стоит стража, кричал воинам, и приказывал им немедленно отпереть дверь, чтоб ему идти на похитителя. Но воины, вознамерившись ни за кого не вступаться, пока не будет явной победы на одной стороне, притворились, что ничего не слышат. Велисарий, возвратясь к царю, уверял его, что все для него кончено, когда против него даже те воины, которым поручена охрана дворца. Царь велел ему идти к Халке и к тамошним Пропилеям. С великими усилиями и не без больших опасностей, пробираясь по развалинам и полусгоревшим местам, Велисарий вошел на ристалеще и, став у портика венетов, что на правой стороне от царского места, сперва хотел устремиться на самого Ипатия; но как тут есть малые ворота, которые тогда были заперты и охраняемы изнутри воинами Ипатия, то он боялся, что народ нападет на него в таком тесном проходе, уничтожит его вместе с отрядом, а потом тем удобнее ринется на царя. Итак, он рассудил лучше напасть на народ, на это бесчисленное множество стоявших на ристалище и в большом беспорядке толкавшихся людей. Он обнажил меч, велел воинам своим следовать его примеру и с криком ринулся в середину скопища. Народ, не знавший строя, видя, что покрытые латами воины, заслужившие великую славу храбростью и опытностью, поражали всех без пощады, предался бегству. Поднялся громкий крик. Находившийся недалеко оттуда Мунд, человек смелый и предприимчивый, хотел принять участие в деле, но в настоящем положении не знал, что ему делать. Догадавшись наконец, что Велисарий уже действует, он вторгся на ипподром входом, который называется Некра [мертвые]. Тогда ипатиевы мятежники, поражаемые с двух сторон, подверглись истреблению. Победа была полная; убито великое множество народа. Полагают, что тогда погибло более 30 тысяч человек. Вораид и Юст, племянники царя Юстиниана, которым уже никто не смел противиться, стащили Ипатия с седалища и привели его к царю вместе с Помпием. Царь велел содержать их в тесной темнице. Помпий рыдал и говорил жалобные речи; он еще не испытал бедствий жизни, но Ипатии, упрекая его, говорил, что не следует рыдать тому, кто погибает невинно, чго с самого начала они были вынуждены уступить насилию народа, а потом пришли на ипподром не с тем намерением, чтоб действовать против царя. На другой день и тот и другой были умерщвлены воинами; тела их брошены в море. Царь списал в казну имение их и всех других сенаторов, приставших к их стороне. Впоследствии он возвратил всем им, равно как и сыновьям Ипатия и Помпия, достоинства, которые они до того имели, и те имущества, которые не были еще розданы приближенным его. Таков был исход византийского мятежа.
"Сборник документов по социально-
экономической истории Византии", М. 1951, стр. 54-57.
25. О преследовании иконопочитания при Льве III и Константине V
В 20-х годах VIII в у острова Фиры и Фирасии, близ Крита, произошло сильное землетрясение и извержение вулкана.
Говорят, что император [Лев III], услышав об этом [явлении], счел его свидетельством божьего гнева и старался угадать, какова же его причина. Поэтому-то он и восстал против благочестия и святых икон, замышляя их низвержение, ибо полагал по невежеству, что будто бы от водружения икон и от поклонения им произошло страшное знамение. И начал он учить народ собственным догматам. Многие, впрочем, горько оплакивали оскорбление церкви. Именно поэтому жители Эллады и Кикладских островов, отвергая неблагочестие, ополчились на императора. Собрав многочисленный флот, они поставили над собою императором [некоего человека] по имени Косьма и прибыли к царственному городу. Жители города, сразившиеся с ними, подожгли многие из кораблей вокруг Косьмы. Видя поражение, [мятежники] побежали к [своему] императору. Один из его архонтов, по имени Агал-лиан, увидев это и отчаявшись в собственном спасении, предал себя вместе с войском [морской] пучине. Косьма же и другой [мятежник], [именем] Стефан, были схвачены и обезглавлены.
....................................................................................................................

После этого [нападения арабов на Никею] император со^ брал вокруг своего дворца огромную толпу из жителей города, позвал тогдашнего архиерея Константинополя, [патриарха] Германа, и принуждал его подписать [документ] о низвержении святых икон. Тот же отказался и сложил священство, говоря: "без вселенского собора я не излагаю веру письменно". Уйдя затем в свой отеческий дом, он завершил путь своей бренной жизни. После него рукоположили в архиереи Анастасия, бывшего клириком Великой церкви [св. Софии]. Многие благочестивые, не присоединившиеся к императорским догматам, претерпели от этого [патриарха]величайшие кары и бесчестие.
..................................................................................................................

Еще дыша гневом против благочестия, он [Константин V] оскорбил священную схиму назареев [т. е. монашество]. Ведь тотчас, назначив конное ристание, он повелел вытащить некоторых из них [монахов] на середину театра и вести каждому из них за руку монахиню. И многие из глазеющей толпы поносили их и плевались на них, как это в привычке у скопища черни, и с бранью разверзали свою постыдную безбожную пасть.

Nicepbori1 archiepiscopi Constantinopolitani
opuscula histonca, ed. C. de Boor, Lipsiae, 1880, p. 57, 58, 74.
26. Письмо Псевдо-Епифания Кипрскогб епископу Иерусалима Иоанну, осуждающее почитание икон (конец VIII в.)
Господь мира По человеколюбию своему даровал нам [силы] попрать сатану ногами христиан и удалиться от всего гибельного, дабы не расточились меж нами узы нелицеприятной любви христовой, веры правой и истины. Как я услышал, Некоторые взроптали против Нас по следующей причине. На пути нашем в святое место Вефил, чтобы встретиться с твоею честностью, мы пришли в деревню, называемую Анауфа, и, увидев там зажженный светильник и Спросив, [что это], узнали, что в местечке есть церковь. Войдя в нее, чтобы помолиться, мы обнаружили в ее дверях раскрашенный занавес, на котором было изображено нечто, напоминающее человека и идолоподобное. Они сказали, что это было якобы изображением Христа или одного из святых - [точно] не помню, хотя сам видел. Зная, что держать подобные [вещи] в церкви - мерзость, я разорвал занавес и посоветовал завернуть в него умершего бедняка. [Бывшие же здесь] сказали, возроптав) "Следовало бы ему заменить занавес своим, прежде чем рвать его". Хотя я обещал, что пошлю вместо этого другой, но замешкался с посылкой, ибо мне было необходимо найти [хороший занавес]: я ждал, что он будет прислан мне с Кипра. Поэтому теперь, когда я его обрел, я его выслал. Удостой посему приказать пресвитеру [того] поселения принять посланное у [нашего] чтеца, призываю также: распорядись, чтобы подобные [вещи] не развешивались в церквах, ибо твоей честности подобает заботиться обо всем и радеть о чистоте [всего], приличествующего церкви и прихожанам.
G. Ostrogorsky, Studien zur Geschichte des
byzantmischen Bilderstreites, Breslau, 1929, S. 73-75.
27. Восстание Фомы Славянина (Из письма императоров константинопольских Михаила II и Феофила императору Людовику [Благочестивому] (10 апреля 824 г.))
...Итак, во времена Льва [V Армянина (813-820 гг.)], ко-1орый до нас управлял этой империей, жил некий человек по имени Фома, который был учеником древнего дьявола и охотным исполнителем его дел. Он находился на службе одного из виднейших патрикиев1 в правление императрицы Ирины [(797-802 гг.)] он совершил предательский поступок по отношению к своему господину, а именно вступил в связь с его женой. Когда эта история обнаружилась, он бежал в Персию, боясь, что будет подвергнут судебному наказанию. Там он пробыл от дней вышеназванной Ирины до [воцарения] вышеназванного Льва, отвергнув веру в Христа; отказ от христианской религии облегчил ему возможность подчинить своему влиянию многих неверных из числа сарацинов и других подобных народов, которых он уверял, что является Константином, сыном уже упомянутой императрицы Ирины2, что он благополучно бежал, тогда как другой был ослеплен вместо него. Из-за этого-то вышеназванные язычники и поддерживали его. Прежде всего он начал вместе с ними совершать грабежи и силой подчинять своей власти других. Кое-кому он раздавал деньги, а иных соблазнял обещанием чинов и должностей. Короче говоря, этот Фома, выступив из Персии с сарацинами и персами, грузинами, армянами, авасгами и другими племенами, подверг во времена названного Льва [многие области] разорению, захватил и подчинил своей власти всю фему Армению [т. е. Армениак], а также фему Хал-дию, население которой обитает у Кавказских гор; с большими силами он нанес поражение стратигу Армениака.
Мы опускаем подробности, ибо не к чему подробно говорить о подобных смутах; тем временем упомянутый император Лев, который оказался бессильным противостоять натиску тирана, попал в затруднительное положение и совершенно отчаялся; этот Лев был внезапно убит злонамеренными людьми, составившими против него заговор. После его смерти не было правителя, и тогда с соизволения отца и сына и святого духа, составляющих одну божественную субстанцию, и при посредничестве владычицы пречистой богородицы и всех святых были собраны согласно древнему обычаю все, а именно: блаженнейший патриарх [Феодот Мелиссин (815-821 гг.)], славные наши патрикии, светлейшие синклитики3 и архонты4 различных провинций, которые в то время были [в Константинополе] С их общего согласия мы были поставлены во глазе империи: в значительной мере из-за грозной опасности и волнений, которые вызвал этот убийца и предатель родины. Нас ведь знали и ценили наши светлейшие архонты.
Таким образом, придя к власти, мы нашли христиан разделенными и несогласными; точнее говоря, многие стали последователями обмана и нечестия, возбужденного этим нечестивым тираном; поэтому мы не могли легко объединить наших верных христиан, чтобы вести против него войну. Эти обстоятельства мешали нам и, наоборот, благоприятствовали Фоме; ему удалось соблазнить и присоединить многих; собрав флот из наших кораблей и дромонов5, он получил возможность достигнуть Фракии и Македонии. Итак, быстро подойдя к нашему городу, он осадил его с суши и с моря в декабре XV индикта, [т. е. 821 г.]. Мы, однако, несмотря на малочисленность воинов и бойцов, не оставались безучастными, но вступали с ним в схватки и отражали от города. Однако Фома, как уже было сказано, привел большую армию [наших] врагов; с ним были не только те, о ком мы уже говорили, но также и выходцы из [различных] областей Азии и Европы, из Фракии, Македонии, Солуни и из окрестных Склавиний, и это обстоятельство сделало осаду длительной: она продолжалась - более или менее точно - около одного года.
Мы же, видя стойкое упрямство этого дьявола и убийцы, его нечестие и соблазнение христиан, которых он соблазнил, возложили свои надежды на Христа, истинного бога нашего и заступника, и с чистой верой вышли из нашего города против этого тирана, а он стоял тогда лагерем в 30 милях от города. Когда мы сошлись в битве, сам господь бог, который всегда был заступником и хранителем империи нашей, послал князя своего воинства Иисуса Навина, и он рассеял и разогнал войско [врагов] и дал нам одержать верх над ними. Желая щадить христиан, мы приказали дать сигнал к отступлению и удерживали наших от побоища. Воспользовавшись этим, язычники и инородцы, которые были вместе с Фомой, виновником их гибели, смогли ускользнуть; они бежали, преследуемые нами, и были окружены в Аркадиополе - одном из фракийских городов. Часть из них, рассеявшись, скрылась в горах; другие вступили в город Панид.
Послав войска, мы приступили к осаде. Город, в котором находился ненавистный богу и забытый им Фома и его приспешники, был осажден пять месяцев. Желая, как уже говорили, щадить наш народ и город, мы взяли живыми как самого Фому, так и всех, кто был с ним, - и соотечественников, и инородцев; самого Фому, лишенного рук и ног, мы приказали подвесить на фурке6. Один из его приемных сыновей был убит нашими верными людьми в Азии, другого мы приказали подвергнуть той же казни, что и его мнимого отца. Таким путем была уничтожена память о них на земле во веки веков, согласно написанному [Псалтирь, 9, 7]: "у врага совсем не стало оружия [и города ты разрушил; погибла память их с ними]". Всех сарацинов и армян, и прочих, кто бежал с поля боя, мы взяли живыми и согласно воле божией наказали их. Затем мы подошли к крепости, которая называется Панид, куда укрылась, как мы уже упомянули, часть наших врагов; мы обещали им жизнь, если они захотят принять нашу веру. Они, однако, не желали повиноваться нашему приказу, предпочитая умереть, но не сдаться, и тогда господь наслал на них землетрясение, и содрогнулся город, и пали его стены, как это случилось, говорят, в Иерихоне, и таким образом они были преданы в наши руки.

"Monuments Germaniae Histonca", Legum sectio III,
Consiha, t. II, 2, p. 476 - 478.
28. Из сочинения Петра Сицилийца (IX в.)
Петра Сицилийца история, необходимая для обличения и опровержения ереси манихеев и тех, которые именуются павликианами, представленная архиепископу Болгарии.
Я хочу написать вам о так называемой ереси манихеев или павликиан... Во-первых, согласно их воззрениям, признается два начала - бог зла и бог добра. Один является создателем этого мира и властителем его; другой - будущего мира.
Во-вторых, они вечную деву [Богородицу] исключают из числа почитаемых добрыми людьми...
В-четвертых, образ, воздействие и сила чтимого и животворящего креста ими не признаются, и они подвергают его всяческим поруганиям.
В-пятых, они не признают книги Ветхого завета, называя пророков безумцами и обманщиками...
В-шестых, ими отвергаются священнослужители церкви.

Сборник документов по социально-
экономической истории Византии", М.,
1951, стр. 122
29. Из продолжателя Феофана
Условное обозначение анонимного автора X в., писавшего по поручению Константина VII.
[Императрица] Феодора [середина IX в.] ...возымела сильное желание привести к правой вере на Востоке павликиан, либо искоренить их и удалить из числа живых. Это принесло много бед нашей стране. Ибо она послала некоторых из магистров [Аргира, Дуку и Судалу - так именовались ею посланные]; они одних распяли на дереве, других поразили мечом, третьих бросили в морскую пучину. Так погибло до 100 тыс. человек, как исчисляется. Их состояние было привезено и передано в императорскую казну. Был у Анатолийского стратига (это был Феодосии Мелиссен) некий муж, числящийся на службе, по имени Карбеас, исполнявший должность протомандатора, чванившийся и гордившийся верой этих самых павликиан. Когда он услышал, что его отец был распят на дереве, он, руководимый несчастием и своей предусмотрительностью, бежал вместе с другими 5 тысячами своих сообщников по ереси к тогдашнему эмиру Мелитины1. Оттуда он явился к Амерамнуну2.

"Сборник документов по социально-
экономической истории Византии", М.,
1951, стр. 122 - 123.

30. Восстание Василия Медной руки (около 932 г.)
(По хронике Симеона Логафета (X в ))
Некто Василий, родом из Македонии, обманщик, приняв имя Константина Дуки3, многих объединил вокруг себя. Он был схвачен турмархом4из [фемы] Опсикий - Элефантином и доставлен в Константинополь, где по приказу эпарха ему отрубили одну руку. Затем, воспользовавшись [благоприятными] возможностями, он вернулся в Опсикий; приделав медную руку взамен отрубленной и приспособив огромный меч, он стал [повсюду] ходить, обманывая толпы бедняков [и утверждая], что он - Константин Дука. Он привлек их [на свою сторону] и поднял большое восстание против Ромейской империи. Он захватил крепость Плоские скалы (Платиа петра), где был склад продовольствия разного сорта. Отсюда он выходил за добычей и грабил первых попавшихся.
Император послал против него войско. Василий был схвачен вместе со своими [сподвижниками] Его привезли в столицу и отдали под суд; суровыми пытками его принуждали назвать, кто [еще] был в [числе] заговорщиков. Василий лживо оклеветал многих вельмож, [утверждая], что они поддерживали его Он был уличен в том, что его обвинения ложны, и предан огню на Амастрианской [площади].

Theophanes Conttnua us, ex rec I. Bekken, Bonnae, 1838, p. 912.
31. Иоанн, митрополит Мелитинский [Иоанн Геометр?]
О движении Святослава к Константинополю
(в 970 или 972 г.)
Эпитафия императора Никифора Фоки
Тот, кто мужей всегда был крепче и мечей,
Стал женщины добычей легкой и мечей
Тому, кто некогда царил над всей землей,
В удел достался крохотный клочок земли
5 Тот, кто священ был раньше даже для зверей,
Убит супругой5 - частью тела своего.
Тот, кто и ночью не хотел вкусить покой,
Теперь надолго успокоился в гробу
Печально зрелище! Восстань же ныне, царь!
10 Пехоту собери, стрелков и всадников
И войско все свое фаланги и полки,
Ибо идет оружье русское на нас,
К убийству жадно рвутся скифов племена
Твой град - добыча всех племен, которых в страх
15 Когда то повергал один лишь образ твой,
Что был начертан у ворот Византия