вел с ней двойную игру: он  хотел,  насколько  возможно,  расположить  ее  к
маркизу, постепенно завоевать безграничную преданность девушки, не  забывая,
однако, напоминать ей, что будущее их семейства целиком и полностью  зависит
от задуманного брака.
     Каролина ни на минуту не забывала об этом и, бескорыстно  исполняя  то,
что почитала своим  долгом,  стремительно  шла  к  пропасти,  которая  могла
поглотить ее жизнь. Вот так и получилось, что герцог, добрый  от  природы  и
движимый  лучшими   намерениями   по   отношению   к   брату,   хладнокровно
подготавливал  гибель  бедной  девушке,  наделенной  редкостными   душевными
качествами.
     Хотя совесть Урбена спала, но, к счастью для мадемуазель  де  Сен-Жене,
сном  достаточно  чутким.  Впрочем,  к  страсти  его   примешивались   такое
восхищение  Каролиной  и  такая  неподдельная  привязанность  к  ней,   что,
казалось, она совсем исчезла или  по  крайней  мере  подчинилась  его  воле.
Маркиз требовал, чтобы герцог не оставлял  его  наедине  с  Каролиной,  и  в
своем прямодушии чуть не лишил себя ее опеки: сперва он  твердил,  что  даст
ей слово без ее позволения не браться за книгу, а  потом  действительно  дал
его, дабы избавить Каролину от обязанности постоянно дежурить в  библиотеке,
где часто заставал ее,  своего  неусыпного  и  доброго  стража,  караулящего
книги и тетради маркиза, "опечатанные", как она в шутку говорила, до  нового
распоряжения. Впрочем, герцог шепнул Каролине, что доверяться  слову  Урбена
не стоит: хотя он и дал его с полной искренностью, сдержать  обещание  не  в
его власти.
     - Вы даже не знаете, до какой степени он рассеян, - говорил  герцог.  -
Если какая-нибудь мысль  ему  засядет  в  голову,  он  так  увлекается,  что
забывает все свои  клятвы.  Стоит  мне  только  отвернуться,  как  он  сразу
начинает рыться в книгах, и когда я кричу ему: "Ай-ай-ай, какой  мошенник!",
он смотрит на меня так изумленно, точно  просыпается  от  глубокого  сна.  И
такое с ним бывало уже раз двадцать!
     Словом, Каролина не сложила с  себя  обязанностей  ревностного  стража.
Библиотека находилась  рядом  с  кабинетом  маркиза,  располагаясь  почти  в
середине замка, и слуги нимало не удивлялись тому, что "чтица"  зачастила  в
комнату для занятий. Порой она сидела там  одна,  порою  с  герцогом  или  с
маркизом, но чаще с тем и другим, хотя Гаэтан и  находил  тысячу  предлогов,
чтобы оставить Каролину и Урбена наедине. В такие  часы  Каролина  сидела  с
книгой при настежь распахнутых дверях и читала, но ничто  так  не  пресекало
любое поползновение опорочить ее дружбу с маркизом,  как  естественность  их
отношений, которая была сильнее самых хитроумных наветов.
     Каролина была счастлива дружбой с Урбеном,  а  позднее  вспоминала  это
время как самую безмятежную пору своей жизни. Если раньше холодность  Урбена
омрачала ей душу, то теперь маркиз был к ней добр и  сердечен  сверх  всяких
ожиданий. И как только  Каролина  перестала  тревожиться  за  его  здоровье,
между ними  установились  отношения,  казавшиеся  ей  безоблачными.  Маркизу
очень нравилось слушать  ее  чтение,  а  вскоре  он  даже  позволил  девушке
помогать ему в работе. Она  выписывала  для  Урбена  всевозможные  сведения,
чутко  угадывая,  что  именно  ему   нужно.   Благодаря   Каролине   занятия
превратились в  сплошное  удовольствие  для  маркиза:  скучные  выписки  она
приняла на себя, и теперь маркиз снова взялся за перо.
     Урбен нуждался в секретаре гораздо больше, чем его мать, однако до  сих
пор и помыслить не мог о посреднике между ним и  его  работой.  Меж  тем  он
скоро заметил, что Каролина  не  только  не  сбивала  его  изложением  чужих
мыслей, но освобождала от лишней работы. Каролина  отличалась  замечательной
ясностью суждений, и эта ясность сочеталась  в  ней  с  умением  упорядочить
свои мысли  -  качеством,  довольно  редким  у  женщин.  Она  умела  подолгу
работать, не уставая  и  не  отвлекаясь.  Маркиз  сделал  открытие,  которое
произвело на него неизгладимое впечатление:  он  впервые  встретил  женщину,
обладающую умом, неспособным к творчеству, но  прекрасно  усваивавшим  чужие
идеи, разбиравшимся в них и даже сообщавшим им стройность, короче  говоря  -
умом,  необходимым  маркизу,  чтобы  придать   известный   порядок   и   его
собственным мыслям.
     Пора наконец сообщить читателю,  что  маркиз  де  Вильмер  был  наделен
огромными способностями, которые оставались втуне и  лишь  поджидали  случая
проявиться. Поэтому он был  в  таком  разладе  с  самим  собой,  потому  так
медленно работал. Думал и писал он  быстро,  но  никак  не  мог  привести  в
согласие  пыл  ревностного   историка   с   философскими   и   нравственными
убеждениями.  Подобно   искренно   верующим,   но   наделенным   болезненным
воображением, людям, которым постоянно кажется,  что  они  не  открыли  всей
правды своему исповеднику, маркиза измучили  сомнения.  Он  жаждал  поведать
человечеству некую социальную истину, не отдавая  себе  отчета  в  том,  что
истина эта, не только  абсолютная,  но  даже  и  относительная,  меняется  в
зависимости от эпохи.  Маркиз  никак  не  мог  додумать  это  до  конца.  Он
старался  добраться  до  сути  событий,  скрытых  в  тайниках  прошлого,  и,
удивляясь тому, что найденные с огромным  трудом  факты  часто  противоречат
друг другу, сомневался в  собственном  здравомыслии,  не  решался  прийти  к
окончательным выводам и откладывал  работу,  по  неделям,  а  то  и  месяцам
терзаясь от неуверенности в себе и тягостных раздумий.
     Со  свойственной  ему  болезненной  застенчивостью  маркиз  никому   не
показывал своей книги, написанной лишь наполовину; тем  не  менее,  Каролина
догадалась о том, что его мучает: для этого ей было достаточно бесед  с  ним
и тех замечаний, которые он отпускал во время ее  чтений.  Она  тут  же,  по
какому-то наитию, поделилась с маркизом своими мыслями,  такими  простыми  и
ясными, что оспорить их было невозможно. Ее нисколько не  смущали  проступок
великого человека или неяркая вспышка разума  в  век,  пораженный  безумием.
Она считала, что на прошлое надо смотреть издали, как на полотно  художника,
избрав точку зрения, удобную для глаза, чтобы схватить всю картину  целиком,
и  что  следует,   по   примеру   старых   мастеров   живописи,   жертвовать
незначительными подробностями, хотя и существующими в  природе,  но  тем  не
менее  нарушающими  гармонию  и  даже   логику   самой   природы.   Каролина
утверждала,   что   реальный   пейзаж   на   каждом   шагу   поражает    нас
неправдоподобной игрой света и тени и что только профаны задаются  вопросом:
"Сможет ли художник изобразить это на полотне?",  на  что  живописец  вправе
ответить: "Смогу, если не стану это изображать".
     Она была согласна с Урбеном, что историк  в  гораздо  большей  степени,
чем художник, скован точностью фактов, но оспаривала, что взгляд  на  мир  у
того и другого различен.  По  мнению  Каролины,  прошлое  и  даже  настоящее
человека или общества имеют смысл  и  определенное  значение  лишь  в  своей
целокупности и в своих результатах. Случайности и даже отклонения в  сторону
входят в сферу необходимости, иначе говоря - законов конечного. А вот  чтобы
понять человеческую душу, народ или эпоху, их нужно  рассматривать  в  свете
некоего определенного события, как поля - в свете солнца.