еретиков. Когда разнесся слух о взятии Кракова и осаде Ченстоховы,  куда
горцы обычно хаживали на богомолье, они  первые  схватились  за  длинные
рукояти своих топориков и  двинулись  с  гор.  Правда,  генерал  Дуглас,
прославленный воитель, у которого были и пушки и ружья, легко рассеял их
на равнине, где они не привыкли  сражаться,  но  сами  шведы  с  большой
опаской отваживались заходить в их горные селенья, где настичь  их  было
немыслимо, зато легко  было  потерпеть  поражение.  Несколько  небольших
отрядов, рискнувших неосмотрительно углубиться в лабиринт горных ущелий,
исчезли без следа.
   И теперь весть о проезде короля с  войском  сделала  свое  дело:  все
горцы, как один, поднялись на его защиту, положив  сопровождать  его  со
своими топориками хоть на край света. Если бы только Ян  Казимир  открыл
им, кто он, его в  одну  минуту  окружили  бы  тысячи  полудиких  "газд"
<Хозяев (польск. и укр.). Так в Карпатах и Подгалье  называют  крестьян,
владельцев дворов.>, но он  справедливо  рассудил,  что  молва  об  этом
тотчас разнесется по всей округе и шведы  могут  послать  навстречу  ему
крупные силы, а потому предпочел пробираться вперед,  не  узнанный  даже
горцами.
   Однако отряд везде находил  надежных  проводников,  которым  довольно
было сказать, что вести надо епископов и панов, бегущих от мести шведов.
Через снега и скалы, стремнины и перевалы  вели  горцы  отряд  им  одним
известными тропами, такими крутыми  и  недоступными,  что,  казалось,  и
птица не пролетит.
   Не однажды лежали тучи у ног короля и вельмож, а  если  небосвод  был
безоблачен, их взор устремлялся в  безбрежный,  одетый  снежной  пеленою
простор, казалось, такой же широкий, как  широка  была  вся  страна;  не
однажды углублялись они в заметенные снегами, темные ущелья,  где  разве
только дикий зверь мог найти приют. Но они обходили таким образом места,
доступные врагу, и сокращали свой путь; случалось, селенье, до  которого
они думали дойти разве через полдня, вырастало внезапно у их ног, а там,
пусть в курной хате, пусть в черной избенке, ждали их приют и отдых.
   Король был по-прежнему весел, ободрял других,  чтобы  легче  было  им
переносить небывалые тяжести путешествия,  и  ручался,  что,  пробиваясь
вперед по таким дорогам, они наверняка столь же  благополучно,  сколь  и
нежданно доедут до Любовли.
   - Пан маршал и не чает, а мы нагрянем как снег на голову, -  повторял
он.
   А нунций говорил:
   - Что значит возвращение Ксенофонта по сравнению с нашим  странствием
в тучах?
   - Чем выше мы поднимемся, тем ниже упадет шведское счастье, - твердил
король.
   Тем временем они доехали до Нового Тарга. Казалось, все опасности уже
позади;  но  горцы  твердили,  что  какое-то  чужое   войско   рыщет   в
окрестностях Чорштына. Король подумал, что это, может, немецкие наемники
коронного маршала, у которого было два рейтарских полка, а может,  горцы
принимают за вражеский  разъезд  и  собственных  его  драгун,  высланных
вперед? В Чорштыне стоял гарнизон краковского епископа, и голоса поэтому
разделились: одни хотели ехать по большой дороге до Чорштына,  а  оттуда
вдоль самой границы пробираться до Спижской земли: другие же  советовали
все-таки свернуть в Венгрию, которая вдавалась  тут  клином  в  польские
земли, доходя до самого Нового Тарга, и снова пробираться  по  скалам  и
ущельям с проводниками, которые знали даже самые опасные перевалы.
   Победили последние, ибо в этом случае почти  исключалась  возможность
встречи со шведами, да и королю нравилась "орлиная" тропа сквозь тучи  и
пропасти.
   Выйдя из Нового  Тарга,  отряд  отклонился  несколько  на  юго-запад,
оставив по правую руку Белый  Дунаец.  Сперва  дорога  шла  по  довольно
открытой и широкой местности, но по  мере  того,  как  отряд  подвигался
вперед, горы все сходились и долины становились все тесней. Лошади  едва
подвигались вперед. Порою приходилось спешиваться и вести их под  уздцы,
но и тогда они упирались,  прядали  ушами,  раздували  дымящие  храпы  и
вытягивали шеи к пропастям, откуда, казалось, глядела сама смерть.
   Горцам, привычным к крутизне, часто казались  хорошими  такие  тропы,
где у людей непривычных все плыло перед глазами и шумело в голове. Отряд
вступил наконец в скалистое ущелье, длинное, прямое и такое  узкое,  что
три человека с трудом ехали рядом.
   Как бесконечный  коридор,  тянулось  это  ущелье.  Две  высокие  горы
поднимались справа и слева. Кое-где гребни их  как  бы  расступались,  и
склоны, занесенные сугробами, окаймленные вверху темным  бором,  уже  не
были так круты. Ветром вымело снег со  дна  этой  стремнины,  и  конские
копыта цокали по каменистому ложу. Но в эту минуту ветра не было и такая
немая царила тишина, что от нее звенело в ушах. Только  в  вышине,  там,
где между лесистыми гребнями проглядывала синяя  полоса  неба,  порою  с
криком пролетали, хлопая крыльями, черные птицы.
   Отряд остановился на отдых. Пар шел от потных коней, да и  люди  были
утомлены.
   - Это Польша или Венгрия? - спросил через минуту король у проводника.
   - Это еще Польша.
   - А почему мы не свернули сразу в Венгрию?
   - Нельзя. Подальше будет поворот, потом водопад, а  уж  за  водопадом
тропа выведет нас на большую дорогу. Там мы свернем,  пройдем  еще  одно
ущелье, и тогда уж будет венгерская сторона.
   - Вижу я, лучше было нам сразу поехать по большой  дороге,  -  сказал
король.
   - Тише! - крикнул внезапно горец.
   И, подскакав к скале, приложил к ней ухо.
   Все впились в него глазами, он же мгновенно переменился в лице.
   - За поворотом войско идет  от  потока.  Боже!  Уж  не  шведы  ли?  -
воскликнул он.
   - Где? Как? Откуда? - посыпались со всех сторон вопросы. - Ничего  не
слышно!
   - Там снег лежит. Господи! Да они уж близко! Вот-вот покажутся!
   - А может, это люди пана маршала? - произнес король.
   Кмициц в ту же минуту тронул коня.
   - Поеду погляжу! - сказал он.
   Кемличи с места взяли за ним, как охотничьи собаки за ловцом;  но  не
успели они тронуть лошадей, как на повороте, в сотне  шагов,  показались
всадники.
   Кмициц поглядел... и затрепетал от ужаса.