- Спасибо тебе, государь! - сказал Кмициц.
   И, придержав коня, вмешался в последние ряды свиты.
   Но не одному королю рассказал Тизенгауз о своих  подозрениях,  и  все
косо стали поглядывать на Кмицица.  Громкий  разговор  смолкал  при  его
приближении,  люди  начинали  шептаться.  Они  следили  за  каждым   его
движением, взвешивали каждое его слово. Заметил это пан Анджей,  и  худо
стало ему среди них.
   Даже король хоть и не отказал ему в доверии, но не глядел уже на него
так приветливо, как прежде. Приуныл молодой рыцарь,  помрачнел,  горькая
обида камнем легла на сердце. Привык он в первых  рядах  красоваться  на
своем коне, а теперь тащился позади, в  сотне  шагов,  понуря  голову  и
предавшись мрачным мыслям.
   Но вот перед всадниками забелели наконец Карпаты. Снег  лежал  на  их
склонах, тяжелые громады туч клубились в  вершинах,  а  когда  выдавался
ясный  вечер,  горы  на  закате  одевались  в  пурпур,  и  глаза  слепил
нестерпимый блеск, пока во мраке, окутывавшем весь мир, не  гасли  зори.
Глядел Кмициц на эти чудеса природы, которых доселе отроду не видывал, и
хоть очень был огорчен, забывал от восторга о своих огорчениях.
   С  каждым  днем  все  выше  и  могучей   становились   горы-исполины.
Королевская свита доехала наконец до них и углубилась в ущелья, которые,
словно врата, неожиданно открылись перед нею.
   - Граница, должно быть, уже недалеко, - с волнением произнес король.
   В эту минуту показалась телега, запряженная  одной  лошадью,  которой
правил крестьянин. Королевские люди тотчас его остановили.
   - Что, мужичок, - спросил Тизенгауз, - мы уже в Польше?
   - Вон за той скалою да за речкою  цесарская  граница,  а  вы  уже  на
королевской земле.
   - Как проехать нам в Живец?
   - Прямо езжайте, там дорога будет.
   И горец хлестнул лошаденку. Тизенгауз подскакал к стоявшей неподалеку
свите.
   - Государь, - воскликнул он в восторге, - ты уже inter regna, ибо  от
этой речушки начинаются твои владения!
   Король ничего не ответил, только движением руки велел подержать коня,
сам спешился и бросился на колени, воздев руки и устремив к небу глаза.
   Видя это, спешились  все  остальные  и  последовали  его  примеру,  а
король-изгнанник пал ниц на снегу и  стал  целовать  свою  землю,  такую
любимую, такую неблагодарною, что  в  минуту  невзгоды  отказала  ему  в
крове, так что негде ему было приклонить королевскую главу.
   Тишина наступила, и лишь вздохи смущали ее.
   Вечер был морозный и ясный, пламенели горы и  вершины  ближних  елей;
потом они полиловели, и лишь дорога, на которой лежал  ниц  король,  все
еще переливалась красками,  будто  лента  алая  и  золотистая,  и  блеск
струился на короля, епископов и вельмож.
   Но вот ветер поднялся на вершинах гор  и,  неся  на  крыльях  снежные
искры, слетел в долину.  Ближние  ели  стали  клонить  заснеженные  свои
верхушки и кланяться своему господину  и  зашумели  громко  и  радостно,
словно  старую  песню  запели:  "Здравствуй,  здравствуй,  государь  наш
милый!"
   Тьма уже разлилась  в  воздухе,  когда  королевская  свита  тронулась
дальше. За ущельем открылась широкая долина, терявшаяся вдали.  Отблески
потухали кругом, лишь в одном месте небо все еще алело.
   Король начал читать "Ave Maria" <"Богородице, дево, радуйся!" (лат.),
начальные  слова  молитвы.>,  прочие  усердно  повторяли  за  ним  слова
молитвы.
   Родная земля, которую они давно не видали,  горы,  которые  окутывала
ночь, гаснущие зори, молитва  -  все  это  настроило  сердца  и  умы  на
торжественный лад, и, кончив молиться, в молчании продолжали  свой  путь
король, вельможи и рыцари.
   Затем ночь спустилась, только на востоке все больше рдело небо.
   - Поедем на эти зори, - молвил король, - странно мне только, что  они
все еще горят.
   Но тут подскакал Кмициц.
   - Государь, это пожар! - крикнул он.
   Все остановились.
   - Как пожар? - удивился король. - А мне сдается, это заря!
   - Пожар, пожар! Я не ошибся! - кричал Кмициц.
   Уж он-то и впрямь был с этим знаком лучше всех спутников короля.
   Сомнений больше не было, над  мнимой  зарею,  то  светлея,  то  снова
темнея, поднималась, клубясь, багровая туча.
   - Да не Живец ли это горит?  -  воскликнул  король.  -  Враг,  может,
бесчинствует там!
   Не успел он кончить, как послышались голоса, и в темноте перед свитой
замаячило человек двадцать всадников.
   - Стой! Стой! - закричал Тизенгауз.
   Те остановились, не зная, что делать.
   - Люди! Кто вы такие? - спросили из свиты.
   - Свои мы! - раздались голоса. - Свои! Из Живца  ноги  уносим!  Живец
шведы жгут, людей убивают!
   - Да постойте же, ради бога! Что вы  это  толкуете?  Откуда  они  там
взялись?
   - Нашего короля они подстерегали. Тьма их,  тьма!  Храни  его  бог  и
пресвятая дева!
   Тизенгауз на минуту совсем потерял голову.
   - Вот что значит ехать с небольшим отрядом! - крикнул он  Кмицицу.  -
Чтоб тебя бог убил за твой совет!
   Но Ян Казимир начал сам расспрашивать беглецов.
   - Где же король? - спросил он у них.
   - Король в горы ушел с большим войском, два  дня  назад  проезжал  он
Живец, ну они его и настигли, - где-то там, под Сухой, бой был. Не знаем
мы, захватили они короля, нет ли, но только сегодня под вечер воротились
в Живец и жгут, убивают!
   - Езжайте, люди, с богом! - сказал Ян Казимир.
   Беглецы торопливо миновали свиту.
   - Вот что ожидало нас, когда бы мы  поехали  вместе  с  драгунами!  -
воскликнул Кмициц.
   - Государь! - обратился к королю епископ Гембицкий. -  Впереди  враг!
Что делать?
   Все окружили короля, словно своими  телами  хотели  защитить  его  от
внезапной опасности; но он все глядел на зарево,  которое  отражалось  в