бросали к ногам гетмана булавы, а меня клятва, как пса на цепи, держала,
не мог я от князя отречься...
   - А разве все те,  что  потом  оставили  нас,  не  присягали  нам  на
верность? - с грустью заметил король
   - Но я хоть и не бросил булавы, не  хотел,  однако,  руки  марать  об
измену. Один бог только знает, какие принял я муки! Словно бы кто  живым
огнем меня жег, так я терзался! Ведь и девушка моя, хоть и помирились мы
уже с нею после увоза, назвала меня изменником, отвернулась от меня, как
от мерзкой гадины. А я  ведь  клятву  дал,  я  клятву  дал  не  покидать
Радзивилла! О, государь, хоть женщина она, но умом своим мужа затмит,  а
тебе предана, как никто другой.
   - Да благословит ее бог! - промолвил король. - Я люблю ее за это!
   - Она думала переделать меня, думала, я стану твоим приверженцем и за
отчизну буду сражаться, а когда прахом пошли все ее труды,  прогневалась
на меня так, что сколько прежде любила, столько стала теперь ненавидеть.
Между тем Радзивилл призвал меня к себе и  стал  ублажать.  Выходило  по
его, как дважды два - четыре, что по  справедливости  он  поступил,  что
только так и мог он спасти погибающую отчизну. Я и пересказать не  могу,
что он мне толковал, такие это были великие мысли и такое счастье сулили
они отчизне! Да он бы стократ мудрого убедил, а что я,  простой  солдат,
против такого державного мужа!  Говорю  тебе,  государь,  обеими  руками
ухватился я за эти его мысли, сердцем принял их, думал, все слепые, один
князь правду видит, все грешники, один он чист перед богом. Я бы за него
в огонь прыгнул,  как  теперь  за  тебя  государь,  ибо  не  умею  я  ни
наполовину служить, ни наполовину любить.
   - Я это вижу! - заметил Ян Казимир.
   - Большую оказал я ему услугу, - угрюмо продолжал Кмициц. -  Не  будь
меня, никаких ядовитых плодов не принесла  бы  эта  измена,  собственное
войско зарубило бы князя саблями. Дело к  тому  клонилось.  Уже  драгуны
поднялись, венгерская пехота и легкие хоругви, уже  рубили  они  саблями
его шотландцев, когда прискакал я со  своими  людьми  и  искрошил  их  в
мгновение ока. Но оставались еще хоругви, что стояли на постое. Я  и  их
истребил. Один только пан Володыёвский ушел из подземелья и чудом  вывел
своих лауданцев в Подлясье, чтобы  присоединиться  там  к  пану  Сапеге.
Много собралось там тех,  кому  посчастливилось  уцелеть,  но  один  бог
знает, сколько по моей вине погибло добрых солдат. Винюсь в том, как  на
духу винюсь. По дороге к пану Сапеге  схватил  меня  Володыёвский  и  не
хотел пощадить мою жизнь. Еле ушел я тогда из его рук, да  и  то  только
потому, что нашлись при мне письма, из которых открылось, что, когда  он
сидел в подземелье и князь хотел  его  расстрелять,  я  горячо  за  него
заступился. Отпустил он тогда меня, воротился я  к  Радзивиллу  и  снова
служил ему. Но горько было мне, содрогалась душа моя от поступков князя,
ибо нет у него ни веры, ни чести, ни совести, а  собственное  слово  для
него то же, что для шведского короля. Непокорен я стал и дерзок  с  ним.
Гневался он на меня за мою дерзость. И услал наконец с письмами.
   - Очень важно все то, что ты тут рассказываешь, - промолвил король, -
мы теперь от очевидца, который pars magna fuit <Принимал большое участие
(лат.).>, будем знать, как было дело.
   - Правда, что pars magna fui <Я принимал большое участие (лат.).>,  -
ответил Кмициц. - С радостью уехал  я  с  письмами,  не  мог  усидеть  в
Кейданах. В Пильвишках встретил я  князя  Богуслава.  Дай-то  бог,  чтоб
попался он мне в руки, все силы я к тому приложу, чтоб настигла его  моя
месть за поклеп,  который  он  взвел  на  меня!  Ничего  я  ему  там  не
предлагал, бесстыдная все это ложь, мало того, - именно там встал  я  на
правый путь, там узнал всю подноготную и воочию убедился  в  бесстыдстве
этих еретиков.
   - Говори же скорее, как было дело, а то нам тут все так  представили,
будто князь Богуслав лишь по принуждению помогал брату.
   - Он, государь? Он хуже Януша! Да  в  чьей  же  голове  раньше  всего
созрел предательский умысел? Да разве не он первый стал соблазнять князя
гетмана короной? Суди его бог! Князь Януш хоть  личину  надевал  и  bono
publico <Общим благом (лат.). прикрывался, а Богуслав, решив, что  я  из
негодяев негодяй, всю душу открыл мне. И повторить страшно, что  он  мне
сказал. "К черту, говорит, полетит ваша Речь Посполитая; но она  как  бы
штука красного сукна, и мы не только не приложим рук для ее спасения, но
и сами рвать будем, чтоб у нас в горсти клок  побольше  остался.  Литва,
говорит, нам должна достаться, а после смерти брата Януша я великокняжью
шапку надену, женившись на его дочери".
   Король закрыл руками глаза.
   - О, боже! - воскликнул он. - Радзивиллы, Радзеёвский,  Опалинский...
Как же было не статься тому, что сталось! Корона им  нужна  была,  пусть
даже пришлось бы разъединить то, что бог соединил!
   - И меня обнял страх, государь! Водою голову я обливал, чтоб с ума не
сойти. Но в единый миг переменилась душа моя, словно  гром  ее  оглушил.
Сам я собственных дел устрашился. Не знал,  что  делать:  Богуслава  иль
себя пырнуть ножом? Как дикий зверь, я выл, - в такую попался  сеть!  Не
служить Радзивиллу хотел я, но мести жаждал! И тут меня словно  осенило:
отправился я со своими людьми на квартиру князя Богуслава, увез  его  за
город, схватил там и к  конфедератам  хотел  отвезти,  чтобы  ценою  его
головы к ним и к тебе на службу вкупиться.
   - Я все тебе прощаю! - воскликнул король. - Ибо обманут  ты  был,  но
отплатил изменникам! Один только ты  мог  на  такое  отважиться,  больше
никто. Все я тебе за это прощаю и от всего  сердца  отпускаю  тебе  твои
вины, только поскорее рассказывай дальше, сгораю я от любопытства: что ж
он, ушел?
   - На первом же привале вырвал  он  у  меня  пистолет  из-за  пояса  и
выстрелил мне в лицо. Вот шрам! Сам один  людей  моих  перебил  и  ушел.
Великий он рыцарь, тут ничего не скажешь; но мы еще  встретимся  с  ним,
пусть это даже будет мой последний час!
   Тут Кмициц стал теребить одеяло, которым был укрыт; но король  тотчас
прервал его:
   - И это из мести взвел он поклеп на тебя в письме?
   - И это из мести послал он письмо. Рана у меня  поджила  в  лесу;  но
хуже болела душа. К  Володыёвскому,  к  конфедератам  я  не  мог  пойти,
лауданцы саблями бы меня изрубили. Знал я,  что  князь  гетман  замыслил
против них поход, и упредил их, чтоб они вместе держались.  Это  и  было
мое первое доброе дело,  потому  Радзивилл  перебил  бы  им  хоругвь  за
хоругвью, а теперь вот они его одолели и держат, как я слышал, в  осаде.
Да поможет им бог, а на него кару нашлет, аминь!
   - Может, оно так уж и сталось,  а  нет,  так  станется  наверняка,  -