придется им для этого преодолеть  препон,  немало  претерпеть  и  немало
потрудиться, что годы пройдут, прежде чем можно будет поднять  голос  за
такое дело, а между тем шляхта, которая  доселе  так  ревниво  оберегала
свои преимущества и  была  так  нетерпима,  сама  открывала  дорогу  для
черного люда.
   Поднялся примас и как бы в пророческом наитии сказал:
   - Вечно будут славить  потомки  сию  конфедерацию  за  то,  что  оный
punctum <Пункт (лат.).> вы поставили, а коль  пожелает  кто  время  наше
почесть временем упадка старопольской чести, в споре с ним  на  вас  ему
укажут.
   Ксендз Гембицкий был болен и не мог говорить, трясущейся от  волнения
рукою он только благословлял акт и послов.
   - Вижу я уже врага,  со  стыдом  покидающего  сей  предел,  -  сказал
король.
   - Дай-то бог, да чтоб поскорее! - воскликнули оба посла.
   - Вы с нами во Львов поедете, - обратился к ним король, -  мы  тотчас
утвердим там конфедерацию, а к тому же, не мешкая, новую учредим, такую,
что силы адовы не одолеют ее.
   Переглянулись послы и сенаторы, словно вопрошая друг друга,  о  какой
же это могучей силе говорит король;  но  тот  молчал,  только  лицо  его
сияло: снова взял он в руки акт и снова читал и улыбался.
   - А много ли было противников? - спросил он вдруг.
   - Государь, - ответил Домашевский, - с помощью панов  гетманов,  пана
витебского воеводы и пана Чарнецкого  unanimitate  <Единодушно  (лат.).>
учредили мы нашу конфедерацию; никто из шляхты не воспротивился, так все
ополчились на шведов и  такой  любовью  воспылали  к  отчизне  и  твоему
величеству.
   - Мы загодя постановили, - прибавил Служевский, - что  не  будет  это
сейм, что pluralitas <Большинство (лат.).> все будет  решать;  и,  стало
быть, ничье veto <Буквально: запрещаю (лат.).> не  могло  испортить  нам
дело, мы бы противника саблями изрубили, Все говорили, что надо  кончать
с этим liberum veto <Свободным вето (лат.).>, a то от него одному  воля,
а многим неволя.
   - Золотые слова! - воскликнул примас. - Пусть только поднимется  Речь
Посполитая, и никакой враг нас не устрашит.
   - А где витебский воевода? - спросил король.
   - Подписавши акт, пан воевода в ту же ночь уехал к своему войску  под
Тыкоцин, где он держит в осаде изменника, виленского воеводу. Теперь он,
верно, захватил уже его живым или мертвым.
   - Так уверен он был, что захватит его?
   - Как в том, что на смену дню ночь придет.  Все  оставили  изменника,
даже самые верные слуги. Только ничтожная горсть шведов обороняется там,
и помощи им ждать неоткуда. Пан  Сапега  вот  что  говорил  в  Тышовцах:
"Хотел было я на один день  опоздать,  к  вечеру  покончил  бы  тогда  с
Радзивиллом! Да тут дела поважней, а Радзивилла и без меня могут  взять,
одной хоругви для этого хватит".
   - Слава богу! - сказал король. - Ну а где же пан Чарнецкий?
   - Столько к нему шляхты привалило, да все самых  доблестных  рыцарей,
что и дня не прошло, а уж он стал во главе отборной хоругви. Теперь тоже
двинулся на шведов, ну а где он сейчас, мы про то не знаем.
   - А паны гетманы?
   - Паны гетманы твоих повелений ждут, государь, а сами  держат  совет,
как вести войну, да с калушским старостой, паном Замойским, сносятся.  А
покуда что ни день снег валит, и полки к ним валят.
   - Все уже покидают шведов?
   -  Да,  государь!  Были  у  гетманов  посланцы  и   от   войск   пана
Конецпольского, что все еще стоят в  стане  Карла  Густава.  Но  и  они,
сдается, рады воротиться на службу к законному королю, хоть  Карл  и  не
скупится на посулы и осыпает их милостями.  Говорили  посланцы,  что  не
могут тотчас recedere <Отойти, отступить (лат.).>, надо  время  улучить,
но что уйдут непременно, потому опротивели уж им и пиры его, и  милости,
и подмигиванья, и рукоплесканья. Мочи нет больше терпеть.
   - Отовсюду покаянные речи, отовсюду добрые вести, - промолвил король.
- Слава пресвятой богородице! Это самый счастливый день  в  моей  жизни,
другой такой, верно, тогда наступит, когда  последний  вражеский  солдат
покинет пределы Речи Посполитой.
   Домашевский при этих словах хлопнул по кривой своей саблище.
   - Не приведи бог до такого дожить! - воскликнул он.
   - Что это ты говоришь? - удивился король.
   - Чтоб последний немчура да на своих ногах ушел из  Речи  Посполитой?
Не бывать этому, государь! Для чего же у нас тогда сабли на боку?
   - Ну тебя совсем! - развеселился король. - Вот это удаль так удаль!
   Но Служевский не желал отстать от Домашевского.
   - Клянусь богом, - вскричал он, - нет на то нашего согласия, я первый
наложу свое veto! Мало нам того, что они уйдут прочь, мы за ними  следом
пойдем!
   Примас покачал головой и добродушно засмеялся:
   - Ну, села шляхта на конька и скачет и скачет! Боже  вас  благослови,
но только потише, потише! Враг-то еще в наших пределах!
   - Недолго уж ему гулять! - воскликнули оба конфедерата.
   - Дух переменился, переменится и счастье,  -  слабым  голосом  сказал
ксендз Гембицкий.
   - Вина! - крикнул король. - Дайте мне выпить с конфедератами за  наше
счастье!
   Слуги принесли вина; но вместе с ними вошел старший королевский лакей
и сказал:
   - Государь, приехал  пан  Кшиштопорский  из  Ченстоховы,  челом  бьет
вашему величеству.
   - Сюда его, да мигом! - крикнул король.
   Через минуту вошел высокий, худой  шляхтич;  глядел  он,  как  козел,
исподлобья.  Сперва  земно  поклонившись  королю,  а  потом   не   очень
почтительно сановникам, он сказал:
   - Слава Иисусу Христу!
   - Во веки веков! - ответил король. - Что у вас слышно?
   - Мороз трескучий, государь, инда веки смерзаются!
   - Ах ты, господи! - воскликнул Ян Казимир. - Ты мне не про мороз,  ты
про шведов говори!
   - А что про них толковать, государь, коль нет их под  Ченстоховой!  -
грубовато ответил Кшиштопорский.
   - Слыхали уж мы про то, слыхали, - ответил обрадованный король, -  да