- А потому, что не ты тут начальник, милостивый пан, и  слушать  меня
должен, - сурово сказал воевода.
   - Что слушать я должен, это верно, но не мешало бы иногда  и  Заглобу
послушать. Я и про то смело скажу, что, послушай меня Радзивилл, когда я
воодушевлял его стать на защиту отчизны, был бы он нынче не в  Тыкоцине,
а на поле боя, во главе всех литовских войск.
   - Уж не сдается ли тебе, милостивый пан, что  булава  в  плохие  руки
попала?
   - Не годится мне это говорить, потому я сам ее  вложил  в  эти  руки.
Всемилостивейший король наш Joannes Casimirus  должен  только  утвердить
мой выбор, не более того.
   Улыбнулся тут воевода, любил он Заглобу и его шуточки.
   - Пан брат, - сказал он, - ты Радзивилла сокрушил, ты  меня  гетманом
сделал, - все это твоя заслуга. Позволь же мне теперь спокойно  ехать  в
Тышовцы, чтобы и Сапега мог хоть чем-нибудь послужить отчизне.
   Подбоченился Заглоба и задумался на минуту, словно взвешивая, следует
иль не следует позволить, наконец глазом  подмигнул,  головою  качнул  и
сказал с важностью:
   - Поезжай, пан гетман, спокойно.
   - Спасибо за позволение! - со смехом сказал воевода.
   Засмеялись и все офицеры, и воевода в самом деле  стал  собираться  в
путь, - карета уж стояла под окнами, - прощаться стал со всеми и каждому
давал указания,  что  делать  в  его  отсутствие;  подойдя,  наконец,  к
Володыёвскому, сказал ему:
   - Коли замок сдастся, ты, пан, в ответе будешь за жизнь воеводы, тебе
я это поручаю.
   - Слушаюсь. Волос не спадет с его головы! - ответил маленький рыцарь.
   - Пан Михал,  -  обратился  к  Володыёвскому  Заглоба  после  отъезда
воеводы, - любопытно мне, что это за особы наседают на  нашего  Сапежку,
чтобы, захвативши Радзивилла, не пощадил он его жизни?
   - Откуда мне знать! - ответил маленький рыцарь.
   - Ты хочешь сказать, что коль  никто  тебе  на  ухо  не  скажет,  так
собственный  умишко  ничего  не  подшепнет.  Это   верно.   Но,   видно,
значительные это особы, коль могут воеводе приказывать.
   - Может, сам король?
   - Король? Да если его собака укусит, он тут же ее  простит  и  сальца
велит ей дать. Такое уж у него сердце.
   - Не стану спорить с тобой; но толковали, будто  на  Радзеёвского  он
очень прогневался.
   - Первое дело, всяк может прогневаться,  exemplum  <Пример  (лат.).>,
мой гнев на Радзивилла, а потом, как же это  прогневался,  коль  тут  же
стал опекать его сыновей, да так, что и отец лучше бы не смог. Золотое у
него сердце, и я так думаю, что это скорей королева  посягает  на  жизнь
Радзивилла. Достойная у нас королева, ничего не скажешь, но нрав  у  нее
бабий, а уж коль баба на тебя прогневается,  так  ты  хоть  в  щель  меж
половицами забейся, она иглой тебя выковырнет.
   Вздохнул Володыёвский и говорит:
   - И за что они на меня прогневались, я  ведь  отродясь  ни  одной  не
поддел.
   - Но рад бы, рад. Ты и на тыкоцинские стены потому пеший прешься  без
памяти, хоть сам в коннице служишь, что думаешь, там не только Радзивилл
сидит, а и панна Биллевич. Знаю я тебя, шельму. Что же это  ты?  Еще  не
выбросил ее из головы?
   - Одно время совсем уж было выбросил;  сам  Кмициц,  будь  он  здесь,
признал бы, что как истинный рыцарь я  поступил,  не  неволил  ее  и  об
отказе постарался забыть; но не стану таить: коль она в Тыкоцине и,  бог
даст, вызволю я опять ее, то теперь усмотрю в том явную волю провиденья.
На Кмицица мне нечего оглядываться, ни в чем я перед ним  не  виноват  и
тешу себя надеждой, что коль он от нее по доброй воле ушел, так и она до
этой поры успела его забыть и не сбудется уж того, что сталось  когда-то
со мной.
   Ведя такой разговор между собою, дошли они до квартиры,  где  застали
обоих Скшетуских, Роха Ковальского и арендатора из Вонсоши.
   Не таил витебский воевода от войска, зачем едет в Тышовцы,  и  рыцари
радовались, что столь доблестный союз составляется для защиты отчизны  и
веры.
   - Другим ветром повеяло уж во всей  Речи  Посполитой,  -  сказал  пан
Станислав, - и, слава богу, дует он шведам в глаза.
   - А повеяло со стороны Ченстоховы, - подхватил пан Ян. -  Вчера  были
вести, что монастырь  все  еще  стоит  и  отбивает  все  более  жестокие
приступы. Не попусти же, пресвятая богородица, чтобы враг осквернил твою
обитель.
   Тут и Редзян со вздохом сказал:
   - Мало того, что святыня была бы поругана, сколько бесценных сокровищ
попало бы в руки врага. Как подумаешь об этом, кусок в горло нейдет.
   - Войско рвется на приступ,  трудно  удержать  людей,  -  сказал  пан
Михал.  -  Вчера  хоругвь  пана  Станкевича  самовольно  двинулась,  без
лестниц; покончим, говорят, с изменниками и на помощь Ченстохове пойдем.
Стоит только кому-нибудь вспомнить про Ченстохову, все зубами  скрежещут
и бряцают саблями.
   - Да и зачем тут столько наших хоругвей стоит, когда для  Тыкоцина  и
половины хватило бы? - молвил Заглоба. - Заупрямился пан Сапега,  вот  и
все. Не хочет он меня слушать, хочет показать, что и  без  моих  советов
обойдется, а вы сами видите, что  когда  столько  народу  осаждает  одну
крепостишку, они только мешают друг дружке, всем-то места нету, чтобы  к
ней приступиться.
   - Боевой опыт говорит твоими устами, - подхватил пан Станислав. - Тут
уж ничего не скажешь.
   - А что? Есть у меня голова на плечах?
   - Есть, дядя! - воскликнул вдруг пан  Рох  и,  встопорщив  усы,  стал
поглядывать  на  присутствующих  так,  точно  искал  смельчака,  который
вздумал бы ему возразить.
   - Но у пана воеводы  тоже  есть  голова  на  плечах,  -  возразил  Ян
Скшетуский, - и столько хоругвей стоит тут потому, что опасаются, как бы
князь Богуслав не пришел на помощь брату.
   - Так опустошить тогда курфюрсту Пруссию! - сказал Заглоба. - Послать
парочку легких хоругвей да охотников кликнуть  из  черного  люда.  Я  бы
первый пошел попробовать прусского пива.
   - Не годится пиво зимой, разве что гретое, - заметил пан Михал.
   - Так вина дайте, а нет, так горелки иль меду, - потребовал Заглоба.