Летели гонцы в большие города, во все концы Речи Посполитой до  самой
Пруссии и святой Жмуди,  в  Тышовцы,  к  гетманам,  к  Сапеге,  который,
разрушив Тыкоцин, большими  переходами  шел  со  своим  войском  на  юг;
скакали гонцы и к великому хорунжему  Конецпольскому,  который  все  еще
оставался в стане шведов. Туда, где  в  том  была  надобность,  посылали
деньги, равнодушных поднимали манифестами.
   Король одобрил, освятил и  утвердил  Тышовецкую  конфедерацию  и  сам
вступил в нее, взяв все бразды в свои неутомимые руки; он работал с утра
до ночи, полагая, что благо Речи Посполитой важнее отдыха и здоровья.
   Но на этом он не остановился: от своего имени  и  от  имени  сословий
положил он заключить союз, который не могли бы одолеть никакие  силы  на
земле и который  в  будущем  мог  бы  послужить  делу  возрождения  Речи
Посполитой.
   Наконец наступила эта минута.
   Видно, шляхта прознала обо всем от сенаторов, а уж от шляхты и черный
народ, ибо с самого утра все говорили о том, что во время обедни  важное
произойдет  событие,  что  король  будет  давать  торжественные   обеты.
Говорили об улучшении крестьянской участи, о союзе  с  самим  небом;  но
кое-кто твердил, что дело это небывалое и нет тому  примера  в  истории;
так или иначе, любопытство было возбуждено, и все чего-то ждали.
   День был морозный, ясный; в  воздухе,  искрясь,  крутились  тоненькие
снежные  блестки.  Перед  кафедральным  собором  длинными  шпалерами,  с
мушкетами  к  ноге,  стояла  пехота  из  крестьян  Львовской   земли   и
Жидачовского  повета,  в  синих  полушубках  с  золотым  позументом,  да
половина венгерского полка; перед солдатами, как пастухи  перед  стадом,
прохаживались офицеры с камышовыми тростями  в  руках.  Между  шпалерами
рекой текли в костел пестрые толпы народа. Впереди шляхта и  рыцари;  за
ними городской сенат с золотыми цепями на шеях и  свечами  в  руках,  во
главе с  бургомистром,  славным  на  все  воеводство  лекарем  в  черной
бархатной мантии и берете; за сенатом шествовали  купцы,  среди  которых
было много армян в зеленых,  затканных  золотом  шапочках  и  просторных
восточных халатах. Хоть и были они другой веры, шли, однако,  со  всеми,
представляя  купеческое  сословие.  За  купечеством  следовали  цехи  со
знаменами: мясники, пекари, сапожники, золотых дел мастера,  оловянщики,
слесари, оружейники, сафьянщики, медовары, - каких только  не  было  там
мастеров! Представители каждого цеха шли со своим знаменем, которое  нес
знаменосец, самый красивый и видный из всех мастеров.  А  уж  за  цехами
валом валили всякие братства  и  толпы  черни  в  холщовых  кафтанах,  в
тулупах, армяках, сермягах, обитатели предместий, мужики. Всех пускали в
костел, покуда не набился он битком людьми всякого звания и обоего пола.
   Стали,  наконец,  подкатывать  и  кареты;  но,  минуя  паперть,   они
останавливались поближе к главному алтарю, у особого входа  для  короля,
епископов и вельмож. Солдаты то и знай делали на караул, потом  опускали
мушкеты к ноге и дули на озябшие руки, и тогда виден был пар, выходивший
из их уст.
   Подъехал король с нунцием Видоном, затем  архиепископ  гнезненский  с
епископом, князем Чарторыйским, затем  епископ  краковский,  архиепископ
львовский, великий коронный канцлер, много воевод и каштелянов. Все  они
исчезали в боковых дверях, а кареты  их,  придворная  челядь,  кучера  и
прочие слуги образовали как бы новое войско, стоявшее сбоку костела.
   Обедню вышел служить апостольский нунций Видон в белой, шитой золотом
и жемчугом ризе поверх красной мантии.
   Аналой для короля  поставили  на  амвоне,  между  главным  алтарем  и
седалищами каноников; перед аналоем простлали турецкий  ковер.  Седалища
заняли епископы и светские сановники.
   Проникая сквозь витражи окон и сливаясь с блеском свечей, от  которых
алтарь словно пылал огнем, разноцветные лучи  падали  на  лица  вельмож,
скрытые в тени седалищ, на белые  бороды  и  величественные  фигуры,  на
золотые цепи,  бархат  и  пурпур  одежд.  Казалось,  это  римский  сенат
восседает, столь важны и величавы были  старцы;  лишь  кое-где  мелькнет
среди седых голов лицо сенатора-военачальника или светлая голова  юноши;
все взоры обращены на алтарь, все молятся; мерцает  и  колеблется  пламя
свечей, дым кадильниц струится и  вьется  в  сиянии  их.  Позади  амвона
народу полным-полно, и хоругви над  головами,  как  радуга,  как  цветы,
красками переливаются на солнце.
   По обычаю, ниц повергся его  величество  Ян  Казимир,  смиряясь  пред
величием  божиим.  Но  вот  нунций  взял  чашу  из  дарохранительницы  и
приблизился к аналою.  С  просветленным  ликом  встал  с  колен  король,
раздался голос нунция: "Ессе  Agnus  Dei..."  <"Се  агнец  господень..."
(лат.).>, и Ян Казимир причастился.
   Некоторое время стоял он со склоненною главой  на  коленях,  наконец,
поднялся, устремил очи горе и воздел руки.
   В костеле наступила вдруг такая тишина, что не слышно  стало  дыхания
толпы. Все поняли, что пришла торжественная минута, что король  принесет
сейчас какой-то обет; все напрягли слух, а король все стоял с  воздетыми
руками; наконец, взволнованным, но звучным, как колокол, голосом он стал
говорить:
   - О, приснодева,  великая  матерь  бога  во  плоти!  Я,  Ян  Казимир,
милостью сына твоего, царя царей  и  моего  владыки,  и  милостью  твоею
король, припадая к святым твоим стопам, с тобою сей союз заключаю:  тебя
избираю я ныне покровительницей моею  и  владычицей  моего  королевства.
Себя, королевство мое Польское, Великое  княжество  Литовское,  Русское,
Прусское, Мазовецкое, Жмудское, Лифляндское и Черниговское, войско обоих
народов и простой люд вверяю особой опеке твоей и защите,  о  милосердии
твоем в горе, постигшем ныне королевство мое, и о  помощи  против  врага
смиренно молю...
   Тут король упал на колени и молчал с  минуту  времени,  а  в  костеле
тишина стояла мертвая. Поднявшись с колен, продолжал король:
   - Памятуя великое твое милосердие и долгом  своим  почитая  и  впредь
служить тебе ревностно, обет приношу тебе от своего  имени  и  от  имени
епископов, сенаторов шляхты и простого люда поспешествовать тому,  чтобы
во всех землях королевства Польского люди сыну твоему Христу,  Спасителю
нашему, поклонялись и хвалу ему воздавали, и, коль сжалится он над рабом
своим и победу ниспошлет мне над шведами, все  силы  приложить  к  тому,
чтобы в державе моей до скончания  века  торжественно  праздновал  народ
годовщину победы и славил милость божию и твою, приснодева!
   И снова прервал король свою речь и опустился на колени Шепот пробежал
по костелу, но тотчас стих, ибо снова раздался голос  короля,  дрожавший
теперь от волнения и скорби, но еще более громкий:
   - С великим сокрушением в сердце моем сознаю, что  по  справедливости