калиту. Зато, когда он уходил, Субагази-бей обменялся с ним колпаками  и
вручил ему пернач  из  зеленых  перьев  и  несколько  локтей  такого  же
зеленого шелкового шнура.
   Забрав подарки, молодой рыцарь пошел к  королю,  который  только  что
приехал от обедни, и еще раз упал к  его  ногам,  после  чего  вместе  с
Кемличами и челядью направился  прямо  за  город,  где  стоял  со  своим
отрядом Акба-Улан.
   При виде его старый татарин прижал руку ко лбу,  губам  и  груди,  но
когда узнал, кто он такой и с  чем  явился  к  нему,  сразу  нахмурился,
насупился и принял надменный вид.
   - Коль скоро король прислал тебя проводником  ко  мне,  -  сказал  он
Кмицицу на ломаном русинском языке, - будешь мне дорогу показывать, хоть
я и без тебя попаду, куда надобно, а ты человек молодой и неопытный.
   "Это он загодя хочет место мне указать, - подумал  Кмициц,  -  ну  да
ладно, покуда дело терпит, буду разводить учтивости".
   - Акба-Улан, - сказал он вслух, - не проводником прислал меня к  тебе
король, а начальником. И вот что я тебе скажу: тебе же лучше будет, коль
не станешь ты противиться королевской воле.
   - Не король у татар владыка, а хан! - возразил татарин.
   - Акба-Улан, - повторил с ударением пан Анджей, -  хан  подарил  тебя
королю, как подарил бы ему собаку иль сокола, так что ты не противься, а
то, не ровен час, посадят тебя, как собаку, на цепь.
   - Аллах! - в изумлении воскликнул татарин.
   - Ну, не гневи же меня! - сказал Кмициц.
   Но глаза татарина налились кровью. Некоторое время он  слова  не  мог
выговорить; жилы на затылке у  него  вздулись,  рукой  он  схватился  за
кинжал.
   - Заколю! Заколю! - крикнул он сдавленным голосам.
   Но и пан Анджей, человек по натуре очень горячий,  хоть  и  дал  себе
слово  ладить  с  татарином,  тоже  потерял  терпенье.  Он  вскочил  как
ужаленный, всей пятерней ухватил татарина за жидкую бороденку и,  задрав
ему голову так, точно хотел показать что-то на потолке, процедил  сквозь
зубы:
   - Слушай, ты, козий  сын!  Ты  бы  хотел,  чтоб  над  тобой  не  было
начальника, ты бы хотел жечь, грабить и  резать!  Ты  желаешь,  чтобы  я
проводником был у тебя! Вот тебе проводник! Вот тебе проводник!
   И стал бить его головой об стенку.
   Когда он наконец отпустил его, татарин совсем  уж  очумел  и  за  нож
больше не хватался. Дав  волю  буйному  своему  нраву,  Кмициц  невольно
открыл наилучший способ  убеждения  восточного  человека,  привыкшего  к
рабству. В разбитой голове татарина, при всей злобе, которая душила его,
тотчас сверкнула мысль, что, наверно,  этот  рыцарь  могучий  властелин,
коль так с ним обошелся, и он трижды повторил окровавленными губами:
   - Багадыр! <Богатырь (татар.).> Багадыр! Багадыр!
   Кмициц тем временем надел на голову колпак  Субагази-бея  и  выхватил
из-за пояса зеленый пернач, который нарочно заткнул за  пояс  сзади,  за
спиной.
   - Взгляни сюда, раб! - сказал он. - И сюда!
   - Аллах! - в ужасе воскликнул Улан.
   - И сюда! - прибавил Кмициц, вынимая из кармана шнур.
   Но Акба-Улан уже лежал у его ног и бил челом.
   Спустя час татары длинной вереницей тянулись по  дороге,  ведущей  из
Львова к Великим Очам, а Кмициц на чудном игренем коне,  подаренном  ему
королем, обегал весь отряд, как овчарка обегает отару овец. Со страхом и
удивлением смотрел Акба-Улан на молодого рыцаря.
   В воителях татары  хорошо  разбирались,  с  первого  же  взгляда  они
поняли, что под водительством  этого  молодца  немало  прольют  крови  и
немалую захватят добычу, и шли охотно, с песнями и музыкой.
   А у Кмицица ретивое взыграло, когда окинул он взором этих людей,  что
казались лесными  зверями  в  своих  вывороченных  наизнанку  тулупах  и
верблюжьих кафтанах. В лад с  конским  бегом  покачивалась  волна  диких
голов, а он считал эти головы и размышлял о том,  что  же  можно  будет,
предпринять с такой силой.
   "Отряд особенный, - думал он, - словно бы волчью стаю  ведешь;  но  с
этими волками всю Речь Посполитую можно пройти и всю  Пруссию  потоптать
копытом. Погоди же, князь Богуслав!"
   Обуяли  тут  его  хвастливые  мысли,  ибо  великий  он  был   охотник
похвастать.
   "Не обидел меня бог умишком, - говорил он себе. - Вчера было  у  меня
всего двое Кемличей, а нынче сотни скачут за мной.  Ты  мне  только  дай
пуститься в пляс, - тысяча, а то и две будут у меня  таких  разбойников,
что их и старые товарищи не постыдились бы. Погоди же, князь Богуслав! -
Однако через минуту он прибавил для успокоения  совести:  -  К  тому  же
отчизне и королю сослужу я немалую службу!"
   И он совсем развеселился. Очень его потешало, что при виде его войска
шляхта, евреи, мужики, даже порядочные кучки ополченцев в первую  минуту
не могли скрыть своего ужаса. А тут еще на улице таяло,  и  сырой  туман
стоял в воздухе. То и  дело  какой-нибудь  путник,  подъехав  поближе  к
отряду и заметив внезапно, кто надвигается на него из мглы, вскрикивал:
   - Слово стало плотью!
   - Господи Иисусе Христе! Мать пресвятая богородица!
   - Татары! Орда!
   Однако татары спокойно проезжали мимо бричек, груженых телег, табунов
и путников. Не так бы все это было,  когда  бы  позволил  начальник;  но
самовольничать они не смели, потому что в  минуту  отъезда  собственными
глазами видели, как сам Акба-Улан держал начальнику стремя.
   Между тем и Львов уж растаял в туманной дали. Татары перестали  петь,
и отряд медленно подвигался вперед в  облаках  пара,  поднимавшегося  от
лошадей. Вдруг позади послышался конский топот.
   Через минуту показались два всадника. Один из них  был  Володыёвский,
другой - арендатор из Вонсоши. Оба они, минуя  отряд,  скакали  прямо  к
Кмицицу.
   - Стой! Стой! - кричал маленький рыцарь.
   Кмициц придержал коня.
   - Это ты, пан Михал?
   Володыёвский тоже осадил коня.
   - Здорово! - сказал  он.  -  Письма  от  короля!  Одно  тебе,  другое
витебскому воеводе.
   - Да я ведь не к пану Сапеге, я к пану Чарнецкому еду.
   - А ты сперва прочитай письмо!