Кмициц взломал печать и стал читать:
   "От гонца, что прибыл сейчас от пана витебского воеводы,  узнали  мы,
что пан  воевода  не  может  идти  в  Малую  Польшу  и  вновь  принужден
воротиться в Подлясье по той причине, что князь Богуслав не остается при
шведском короле, а с великою силой замыслил ударить на  Тыкоцин  и  пана
Сапегу.  Magna  pars  <Большую  часть  (лат.).>  своих  сил  пан  Сапега
принужден держать в гарнизонах, а посему повелеваем тебе идти  со  своим
татарским отрядом на помощь пану воеводе. Понеже отвечает сие  и  твоему
желанию, нет  нужды  нам  приказывать  тебе  торопиться.  Другое  письмо
вручишь пану воеводе; в нем поручаю я верного нашего слугу пана Бабинича
милости воеводы, но прежде всего покровительству всевышнего. Ян Казимир,
король".
   - О, боже! О, боже! - воскликнул Кмициц. - Какая добрая весть! Право,
не знаю, как и благодарить мне за нее короля и тебя, пан Михал!
   - Я сам вызвался поехать, - сказал маленький рыцарь. - Видел  я,  как
ты мучаешься, и жаль  мне  стало  тебя,  да  и  хотел  я,  чтобы  письма
наверняка попали в твои руки.
   Когда же прискакал гонец?
   - Мы у короля на обеде были, я, оба Скшетуские,  пан  Харламп  и  пан
Заглоба. Ты и представить себе не можешь, что  вытворял  за  обедом  пан
Заглоба, как расписывал беспомощность Сапеги и свои собственные заслуги.
Король хохотал до слез, а оба гетмана прямо катались со смеху.  И  вдруг
вошел слуга с письмом, король  тотчас  на  него  крикнул:  "Поди  прочь,
может, это худые вести, не порти мне удовольствия!" Но  как  узнал,  что
гонец от  пана  Сапеги,  тотчас  стал  читать  письмо.  Вести  и  впрямь
оказались худые, подтвердился слух, который давно уж  носился:  курфюрст
нарушил все присяги и окончательно соединился с шведским королем  против
законного монарха.
   - Вот еще один враг, точно и без того  было  их  мало!  -  воскликнул
Кмициц. И сложил молитвенно руки. - Великий боже!  Коли  пан  Сапега  на
одну только неделю отпустит меня в Пруссию, к курфюрсту, и явишь ты  мне
свою милость, до десятого колена будут поминать  пруссаки  меня  и  моих
татар!
   - Может статься, вы туда и поедете, - сказал пан Михал, -  но  сперва
придется вам бить Богуслава, - ведь  ему  после  измены  курфюрста  дали
людей и позволили выступить в поход в Подлясье.
   - Стало быть, встретимся мы с ним, как бог  на  небе,  встретимся!  -
сверкая очами, говорил Кмициц. - Да когда бы ты привез мне грамоту,  что
назначен я виленским воеводой, и то бы больше меня не обрадовал!
   - Король тоже сразу вскричал: "Вот и поход для Ендрека готов,  теперь
довольна будет его душенька!" Он слугу  хотел  послать  вдогонку,  но  я
говорю ему: сам, мол, поеду, вот и прощусь еще с ним.
   Кмициц перегнулся на коне и схватил маленького рыцаря в объятия.
   - Родной брат столько бы для  меня  не  сделал!  Дай  бог  как-нибудь
отблагодарить тебя!
   - Ну-ну! Я ведь хотел тебя расстрелять!
   - А я лучшего и не заслуживал. И толковать не стоит! Да пусть меня  в
первой же битве зарубят, коль среди всех  рыцарей  я  люблю  кого-нибудь
больше тебя!
   Тут они снова стали обниматься, а на прощанье Володыёвский сказал:
   - Берегись же, берегись Богуслава! С ним шутки плохи!
   - Одному из нас уже смерть на роду написана!
   - Ладно!
   - Эх, вот если бы ты, лихой рубака, да открыл мне свои  секреты!  Что
поделаешь! Недосуг мне! Но помогут мне и без того ангелы, и увижу я  его
кровь, разве только раньше закроются навек мои очи.
   - Бог в помощь! Счастливого пути!  Задайте  же  там  жару  изменникам
пруссакам! - сказал Володыёвский.
   Он махнул рукой Редзяну, который расписывал Акба-Улану прежние победы
Кмицица над Хованским, и они оба поскакали назад, во Львов.
   Кмициц же повернул на месте  свой  отряд,  как  возница  поворачивает
телегу, и направился прямо на север.

ГЛАВА XXXIV

   Хоть и умели татары, особенно из Добруджи, сразиться в открытом  поле
с мужами битвы, однако всего милее было  им  убивать  безоружных,  брать
ясырями женщин и мужчин и прежде всего грабить. Несносно  томителен  был
поэтому путь для отряда, который вел Кмициц, ибо под железной его  рукой
дикие воины вынуждены были обратиться в покорных овечек, держать ножи  в
ножнах, а погашенные труты и свернутые арканы  в  заплечных  мешках.  На
первых порах роптали татары.
   Под Тарногродом человек двадцать отстали умышленно, чтобы в Хмелевске
"пустить петуха" да потешиться с бабами. Но Кмициц, который подошел  уже
к Томашову, завидев первый же отсвет пожара, воротился назад и  приказал
виновным  перевешать  друг  друга.  Он  так  подчинил  уже  своей   воле
Акба-Улана, что тот  не  только  не  оказал  сопротивления,  но  торопил
осужденных, чтобы скорее вешали они друг друга, не  то  "багадыр"  будет
гневаться. С  того  времени  шли  "овечки"  спокойно  и  по  деревням  и
местечкам сбивались  плотной  толпой,  чтобы,  упаси  бог,  не  пало  на
кого-нибудь из них подозрение. Как ни жестоко  расправился  с  виновными
Кмициц, не пробудил  он,  однако,  у  татар  ни  неприязни  к  себе,  ни
ненависти; такое уж было его счастье, что люди, ему подвластные,  всегда
одинаково и любили своего предводителя, и  страшились  его  неукротимого
нрава.
   Правда, пан Анджей и татар не  давал  в  обиду.  Незадолго  до  этого
Хмельницкий и Шереметев подвергли этот край опустошительному  набегу,  и
на предновье трудно было тут с кормами; но для татар все было вовремя  и
всего  было  вдоволь,  а  когда  в  Криницах  жители   стали   оказывать
сопротивление и не захотели дать никаких кормов,  пан  Анджей  несколько
человек  приказал  сечь  кнутом,  а  подстаросту  с  маху  рассек  своим
топориком.
   Очень это привлекло к нему сердца ордынцев;  слушая  со  злорадством,
как кричат под кнутом криничане, они говорили между собою:
   - Э, сокол наш Кмита не даст своих овечек в обиду!
   Одно можно сказать, люди и кони не то что не похудали,  а,  напротив,
нагуляли тело. Старый Улан, у которого еще больше выросло брюхо, со  все
большим удивлением поглядывал на молодого рыцаря и только языком щелкал.
   - Вот если б аллах сына мне дал, хотел бы я такого иметь. Не пришлось
бы на старости с голоду помирать в улусе! - твердил он.